Дао Евсея Козлова - [52]

Шрифт
Интервал

Я только руками сплеснул: какой из меня учитель. Да и как бы я стал преподавать бурятам, не зная бурятского языка. Выучил бы? Легко ему говорить. Я – человек бесталанный.

* * *

Эта мысль въелась в мой мозг. Ай да, Лобсан, ловец человеков, все-таки ухитрился подловить и меня. Уехать из этого города, продутого ветрами всеобщего недовольства, за край географии. В совершенно иные, абсолютно отличные от здешних края. В черти где находящуюся Бурятию, за Байкал. Через пару недель один из трех остающихся еще в столице соратников ширээтэ-лама Даши Лодой собирается ехать в Агинский дацан. Поехать с ним и навсегда остаться там, никогда не возвращаться сюда больше. Такая перспектива все более кажется мне привлекательной.

Я вовсе не думаю и не надеюсь, что там мне будет житься легче. Наоборот, я прекрасно отдаю себе отчет, что многих привычных удобств я буду лишен. И что же? Когда мой брат уходил на фронт, он не рассчитывал по утрам принимать ванну, да и ватерклозет вряд ли поджидал его в прифронтовом лазарете. Но надо было идти, надо было делать эту работу, резать и штопать раненых, и он пошел.

Конечно, нельзя сравнивать.

Но для меня возможность поменять не только свою собственную географию, но весь уклад жизни – это тоже такой своеобразный поход на войну. На войну с онемением души, с заскорузлостью, поразившей мой разум. Начать делать что-то нужное не только мне. Пусть это будет русский язык. Вспомню свои гимназические годы, подготовлюсь, накуплю учебников. Путь не близкий, пока еду, глядишь, и в бурятском разберусь. Попрошу Даши Лодой ламу позаниматься со мной. Он добрый человек, не откажет.

Или я увлекся маниловщиной? Может, просто глупости лезут в голову от безделья и одиночества, от неустроенности?

* * *

Это будет последняя запись в моем дневнике.

Все-таки, я решился. Теперь мосты сожжены, «участь моя решена»[20], не смог удержаться от цитаты. Я уезжаю в Агинский дацан, буду преподавать русский будущим ламам.

Подготовка к отъезду завершена. Заняла она, правда, отнюдь не две недели, а целый месяц. Да и дел закрыть надо было немало. Оформить брату доверенности на управление всем моим имуществом, и движимым, и недвижимым. Купить несколько билетов военного заема и передать их Ксении.

Это я хитро придумал. Понимаю, что предлагать ей деньги – бессмысленно. А билеты военного заема я дал ей как бы на время, с тем, чтобы она могла дважды в год получать с них дивиденды. По моему возвращению (пусть думает, что я вернусь), она возвратит мне эти билеты.

Посещение квартиры, на которой живут Ксения с Павлушей, вовсе не произвело на меня удручающего впечатления, как я заранее думал. Виделась мне голая, неприкрытая ложным блеском нищета. Представлялись какие-то отгороженные ситцевыми тряпками углы, в каждом из которых ютится семейство с детьми. Но оказалось, квартира, которую снял Вениамин, съехав от меня, хоть и небольшая, но вполне приличная, с водопроводом. Там две комнаты и небольшая кухня.

Но вряд ли Ксения, не имея теперь заработка своего мужа, сможет долго ее занимать. Вот она и собирается вернуться в свое Мартышкино, не тратить попусту деньги на проживание в городе. Но дотянуть до весны надо, надо дать сыну закончить учебный год. Поэтому, поколебавшись, Ксения все же приняла от меня заемные билеты. «Считай, что это мой подарок вам с Павлушей на Рождество», – сказал я ей.

Брат мой и жена его всячески отговаривали меня от этой глупости, я имею в виду отъезд мой на Кудыкину гору. Елена вообще не могла в толк взять, зачем я собираюсь трястись куда-то на перекладных и что рассчитываю там найти. Климент тоже, услышав от меня первый раз про мои планы, сказал, что это дурь и блажь. Но, не сумев отговорить, смирился: езжай, мол, проветрись. Будто я на воды собрался.

Только Санька оценила мой порыв. Нет, конечно, причины своего решения я ей не объявлял. Да это и ни к чему. Но начитавшаяся приключенческих романов девочка очень романтически представляла мою дальнейшую жизнь:

– Ты будешь ехать с верблюжьим караваном по степи. Вокруг маки, маки, целый океан красных маков. Алые волны колышутся под ветром. И вдруг вдали, у самого горизонта ты видишь маленькие темные точки. Они растут, приближаются… И вот уже понятно, что это всадники. Много, целая дюжина. «Разбойники!» – кричишь ты. Все мужчины вытаскивают ружья, притороченные к седлам. Караван быстро уходит вперед, пытаясь достичь оазиса, где можно укрыться от бандитов, а вы, мужчины, остаетесь прикрывать отход. Схватка неминуема…

Не знаю, способен ли я хладнокровно ожидать стычки с вооруженными разбойниками и прикрывать хоть чей-нибудь отход, но от подобных встреч там я вряд ли застрахован.

Я накупил два тюка учебников: руководство к обучению грамоте, грамматику, этимологию русского языка для низших классов гимназии, новую, только что изданную «Русскую речь, чтение и письмо» и проверенное «Живое слово», «Новый путь обучения…» с темами сочинений и вопросами, это больше для меня как учителя. И заодно учебник русской истории Платонова и географию Меча, вдруг пригодится. Кучу тетрадей, карандашей, чернил и перьев, ластиков, того и сего. Да еще дражайший ширээтэ-лама снабдил меня отпечатанной в типографии дацана литературой на бурятском. Вот, что у него оставалось невостребованным, то мне и отдал. Все это я отправил багажом до станции Карымской.


Рекомендуем почитать
Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2

Дмитрий Алексеевич Мачинский (1937–2012) – видный отечественный историк и археолог, многолетний сотрудник Эрмитажа, проникновенный толкователь русской истории и литературы. Вся его многогранная деятельность ученого подчинялась главной задаче – исследованию исторического контекста вычленения славянской общности, особенностей формирования этносоциума «русь» и процессов, приведших к образованию первого Русского государства. Полем его исследования были все наиболее яркие явления предыстории России, от майкопской культуры и памятников Хакасско-Минусинской котловины (IV–III тыс.


Конец длинного цикла накопления капитала и возможность контркапитализма

Системные циклы накопления капитала определяют тот глобальный контекст, в котором находится наша страна.


Сэкигахара: фальсификации и заблуждения

Сэкигахара (1600) — крупнейшая и важнейшая битва самураев, перевернувшая ход истории Японии. Причины битвы, ее итоги, обстоятельства самого сражения окружены множеством политических мифов и фальсификаций. Эта книга — первое за пределами Японии подробное исследование войны 1600 года, основанное на фактах и документах. Книга вводит в научный оборот перевод и анализ синхронных источников. Для студентов, историков, востоковедов и всех читателей, интересующихся историей Японии.


Оттоманские военнопленные в России в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

В работе впервые в отечественной и зарубежной историографии проведена комплексная реконструкция режима военного плена, применяемого в России к подданным Оттоманской империи в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. На обширном материале, извлеченном из фондов 23 архивохранилищ бывшего СССР и около 400 источников, опубликованных в разное время в России, Беларуси, Болгарии, Великобритании, Германии, Румынии, США и Турции, воссозданы порядок и правила управления контингентом названных лиц, начиная с момента их пленения и заканчивая репатриацией или натурализацией. Книга адресована как специалистам-историкам, так и всем тем, кто интересуется событиями Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., вопросами военного плена и интернирования, а также прошлым российско-турецких отношений.


«Феномен Фоменко» в контексте изучения современного общественного исторического сознания

Работа видного историка советника РАН академика РАО С. О. Шмидта содержит сведения о возникновении, развитии, распространении и критике так называемой «новой хронологии» истории Древнего мира и Средневековья академика А. Т. Фоменко и его единомышленников. Подробно характеризуется историография последних десятилетий. Предпринята попытка выяснения интереса и даже доверия к такой наукообразной фальсификации. Все это рассматривается в контексте изучения современного общественного исторического сознания и тенденций развития науковедения.


Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

Предлагаемая книга впервые в отечественной историографии подробно освещает историю Германии на одном из самых драматичных отрезков ее истории: от Аугсбургского религиозного мира до конца Тридцатилетней войны. Используя огромный фонд источников, автор создает масштабную панораму исторической эпохи. В центре внимания оказываются яркие представители отдельных сословий: императоры, имперские духовные и светские князья, низшее дворянство, горожане и крестьянство. Дается глубокий анализ формирования и развития сословного общества Германии под воздействием всеобъемлющих процессов конфессионализации, когда в условиях становления новых протестантских вероисповеданий, лютеранства и кальвинизма, укрепления обновленной католической церкви светская половина общества перестраивала свой привычный уклад жизни, одновременно влияя и на новые церковные институты. Книга адресована специалистам и всем любителям немецкой и всеобщей истории и может служить пособием для студентов, избравших своей специальностью историю Германии и Европы.