Дао Евсея Козлова - [48]
Для меня это точно становится той самой башней Флобера, о стены которой разбиваются волны дерьма, захлестнувшие нашу жизнь.
Не выдержал. Вчера пошел к Птушке. Не мог более оставаться в неизвестности, как она. Готов был к тому, что она сразу попросит меня удалиться, а то и вовсе не впустит в дом. Часу в седьмом вечера вышел на улицу, вроде бы и не собирался к ней, пошел по Английской набережной, свернул в Замятин переулок, глянул на темные окна пустой Климентовой квартиры, все домочадцы еще на даче в Райволе. Ноги сами понесли меня на Почтамтскую. Но и тут я еще не собирался заходить к своей бывшей подруге. Но, увидев, что в окнах ее сквозь портьеры сочится жиденький свет, не удержался, стукнул в стекло два раза, а после паузы еще три. Так у нас было заведено ранее. Она выглянула в окно, посмотрела на меня и махнула приглашающе рукой.
Бледная, с ушедшими в глубокую тень глазами, закутанная в шаль с пунцовыми горячечными розами.
– Да ты не больна ли, Птушка? – я даже потянулся пощупать ей лоб, но рука, не дотянувшись, упала.
– Нет, Сей, все хорошо, я здорова. Только тошно как-то. Тоска. Но это ничего, пустяки, скоро занятия начнутся, буду работать. Мои девочки меня поддержат. И Ниночка, подруга моя, скоро в город вернется. Все хорошо, ты не беспокойся.
Предложила мне чаю. Я согласился, все-таки предлог, чтобы задержаться у нее. Разговор наш был странным, прерывистым, дырявым, мы оба старались не касаться больных тем. Получалось грустно. Рассказывала про свою жизнь с тетушкой в деревеньке Иванчино, прогулки, поездки к соседке Лидочке. Веселые истории. Только вдруг раз – и запнется. И я понимаю, что дальше должен быть этот ее поэт, этот «яркий светоч», обжегший ей крылья, сгубивший мое счастье, и говорить о нем она не хочет.
И в разговоре образуется брешь молчания. Она расползается, разъедает ткань рассказа, разъедает только что восстановившуюся меж нами доверительность. И мы опять чужие друг другу.
Я слушал ее и думал: ведь она сломалась. Сломалась, как стебель цветка в небрежной руке. И выглядела она увядшей: морщинки в уголках глаз, чего не было ранее, волосы ее теперь уже не те персиковые роскошные локоны, а соломенные поблекшие пряди, тусклый голос, изломанные линии похудевших рук. Ее, конечно, нужно лечить. Но не лекарствами. Ее нужно вернуть в ту атмосферу легкого веселья, музыки и солнца, в которой только и могут жить певчие птицы.
Я спросил, слышала ли она что-либо о «Привале комедиантов». Оказывается, нет. Возможно, он открылся во время ее отсутствия в городе.
– Собирайся, Птушка. Я отвезу тебя в одно место. Уверен, тебе понравится.
И мы поехали. На извозчике. Спросил, что с ее авто. Говорит, оставила его, когда уезжала, у Жано, да так и не собралась забрать. Куда на нем ездить? Она целыми днями сидит дома. Двигаться не охота. Апатия.
Прибыли мы к дому у Марсова поля как раз, когда двери «Приюта комедиантов» распахнулись, стала собираться публика. Птушка, увидев своих знакомцев, сразу повеселела. Представляла меня то одному, то другому, аттестуя своим самым близким другом. Мы уселись за столиком в уголке зала. Представление началось. Хорош или плох был «Шарф Коломбины», я судить не берусь. Возможно музыкальная пантомима – очень прогрессивный жанр, последнее слово в искусстве, мне, честно говоря, все равно.
Главное, Жозефина от него расцвела, глаза, волшебные глаза ее снова сияли. Мы просидели с ней в этом шалмане долго, слушали чьи-то стихи, иногда не плохие, иной раз чересчур манерные, с подвыванием, видимо, символизирующим страсть. Или, наоборот, монотонно зудящие, въедающиеся через уши прямо в душу, липкие, неотвязные ритмы. Жозефина и сама спела пару французских песенок.
Значит, выздоровела.
Значит, я ей больше не нужен.
Подвез ее до дома уже далеко за полночь. Поцеловал в щеку. Попрощался. Теперь уже, кажется, навсегда.
Дороговизна страшная. Фунт коровьего масла – рубль восемьдесят. У каждой лавки длинные хвосты, и с каждым днем они все длиннее. Ввели карточки на продукты. Самого меня это не касается. Казалось бы. Да, я не стою в очередях и карточки не отовариваю, и три фунта сахару в месяц – не моя участь. Но это не утешает.
В городе полно беженцев, работу найти они могут с трудом, живут на пособие. Воруют. Грабят. Вечером по темноте и ходить боязно, если чуть удалиться от центра, в Коломну или на Пески. Это бесит местных, многие требуют выселить беженцев прочь из города. Всеобщее взаимное раздражение уже, кажется, достигло точки кипения. Большая часть населения столицы живет все беднее и беднее. И не думаю, что в провинции дела обстоят лучше. Страна нищает с каждым днем.
Елена с детьми вернулись с дачи. Ездил встречать. Дети здорово выросли за лето. Санька, как говорила мать наша, заневестилась. Дорофей вытянулся, все курточки-штанишки стали коротки, руки торчат из обшлагов. И Ефимка совсем уже человечек. Солидный такой. Встал, руки за спину, бровки нахмурены, с пятки на носок перекатывается, смотрит на меня снизу вверх и серьезно так спрашивает: «А что это ты, дядечка, такой старый? Ты теперь старик? Как дедушка с золотой рыбкой?»
Дмитрий Алексеевич Мачинский (1937–2012) – видный отечественный историк и археолог, многолетний сотрудник Эрмитажа, проникновенный толкователь русской истории и литературы. Вся его многогранная деятельность ученого подчинялась главной задаче – исследованию исторического контекста вычленения славянской общности, особенностей формирования этносоциума «русь» и процессов, приведших к образованию первого Русского государства. Полем его исследования были все наиболее яркие явления предыстории России, от майкопской культуры и памятников Хакасско-Минусинской котловины (IV–III тыс.
Системные циклы накопления капитала определяют тот глобальный контекст, в котором находится наша страна.
Сэкигахара (1600) — крупнейшая и важнейшая битва самураев, перевернувшая ход истории Японии. Причины битвы, ее итоги, обстоятельства самого сражения окружены множеством политических мифов и фальсификаций. Эта книга — первое за пределами Японии подробное исследование войны 1600 года, основанное на фактах и документах. Книга вводит в научный оборот перевод и анализ синхронных источников. Для студентов, историков, востоковедов и всех читателей, интересующихся историей Японии.
В работе впервые в отечественной и зарубежной историографии проведена комплексная реконструкция режима военного плена, применяемого в России к подданным Оттоманской империи в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. На обширном материале, извлеченном из фондов 23 архивохранилищ бывшего СССР и около 400 источников, опубликованных в разное время в России, Беларуси, Болгарии, Великобритании, Германии, Румынии, США и Турции, воссозданы порядок и правила управления контингентом названных лиц, начиная с момента их пленения и заканчивая репатриацией или натурализацией. Книга адресована как специалистам-историкам, так и всем тем, кто интересуется событиями Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., вопросами военного плена и интернирования, а также прошлым российско-турецких отношений.
Работа видного историка советника РАН академика РАО С. О. Шмидта содержит сведения о возникновении, развитии, распространении и критике так называемой «новой хронологии» истории Древнего мира и Средневековья академика А. Т. Фоменко и его единомышленников. Подробно характеризуется историография последних десятилетий. Предпринята попытка выяснения интереса и даже доверия к такой наукообразной фальсификации. Все это рассматривается в контексте изучения современного общественного исторического сознания и тенденций развития науковедения.
Предлагаемая книга впервые в отечественной историографии подробно освещает историю Германии на одном из самых драматичных отрезков ее истории: от Аугсбургского религиозного мира до конца Тридцатилетней войны. Используя огромный фонд источников, автор создает масштабную панораму исторической эпохи. В центре внимания оказываются яркие представители отдельных сословий: императоры, имперские духовные и светские князья, низшее дворянство, горожане и крестьянство. Дается глубокий анализ формирования и развития сословного общества Германии под воздействием всеобъемлющих процессов конфессионализации, когда в условиях становления новых протестантских вероисповеданий, лютеранства и кальвинизма, укрепления обновленной католической церкви светская половина общества перестраивала свой привычный уклад жизни, одновременно влияя и на новые церковные институты. Книга адресована специалистам и всем любителям немецкой и всеобщей истории и может служить пособием для студентов, избравших своей специальностью историю Германии и Европы.