Дао Евсея Козлова - [46]

После выставки, когда мы вышли под ласковое июньское солнышко из пространства, созданного художниками, густо замешанного на сангине, жженой сиене, охре, на крови, терпении и подвиге, Граф-Петюнчик подвел меня к закрытой на висячий амбарный замок двери, ведущей в подвал, и ткнул пальцем в вывеску:

– Слушай-ка, если хочешь видеть настоящее новое искусство, а не пыльное тряпье Мариинки, тебе сюда.

Над дверью была вывеска «Привал комедиантов», а рядом с дверью – афиша, нарисованная с большим мастерством, – «Пантомима «Шарф Коломбины» в постановке Доктора Дапертутто». Пока я разглядывал афишку, Граф-Петюнчик нетерпеливо подпрыгивал рядом:

– Ну, бывай, старина. Увидимся. Всем приветы. Я побежал, у меня еще масса встреч…

И умчался. За те два часа, что пробродили мы с ним меж картин, он ни разу не спросил меня, где я, что я, ничего толком не рассказал про себя. Да и что рассказывать, если, по его мнению, расстались мы лишь вчера.

* * *

Вырубили бульвар между Зимним и Адмиралтейством, будут прокладывать трамвайные пути в сторону Дворцового моста. Пока по мосту можно только ходить, для транспорта он закрыт. Он хоть и Дворцовый, но вид имеет весьма простецкий, деревянные перила и такие же временно настеленные тротуары. А деревьев жалко, им по сту лет, поди, было.

* * *

Отправил Елену с детьми на дачу, и Авдотью Поликарповну к ним в придачу туда же. Все ж таки какая-то помощь по хозяйству. Сам не поехал. Елена тоже ехать не хотела, но в городе стоит жара, духота, иногда улицы заносит прогорклой горечью так, что першит в горле. Говорят, горят торфяники на Сенявинских болотах.

* * *

Обокрали квартиру Лиферова. Сам он после истории с Зеботтендорфом быстро куда-то исчез. То ли уехал, то ли был арестован, я не знаю. Жандармы за ним не приходили, но могли ведь взять его на службе. Одним словом, никто у нас в доме о судьбе его ничего не знает, даже наш вездесущий дворник Пантелеймонов ни в зуб ногой. А квартира Лиферова стоит запертая, никто туда не наведывается.

Не наведывался до поры до времени.

И вот нынче среди ночи громилы взломали дверь в его квартиру с черного хода. А та лестница, черная, она в соседний двор выходит, не в наш. Воры в квартиру вошли и, не спеша, все, что хотели, сложили в чемоданы. И утром спокойненько вышли через наш двор.

Пантелеймонов сам им помогал чемоданы на извозчика грузить. Пятиалтынный дали за старания. Он видит, приличные господа выходят, что ж не помочь. Теперь сидит в дворницкой, сопли на кулак мотает, боится, арестуют его как подельщика, а у него прибыли – пятнадцать копеек. И смех, и грех.

Кто-то из жильцов сверху, вроде бы Калистратов, коллежский секретарь, по лестнице спускался, видит, дверь в квартиру приоткрыта, он, позвонивши на всякий случай, вошел, а там сплошное разорение, и воровские инструменты разбросаны. Он сразу полицию и вызвал.

* * *

Всего неделя прошла, как получил я письмо Жозефины. А сегодня пришло второе, вернее первое, там сказано, что сначала написала она это письмо[13], но отправить не смогла. Написала новое. Но потом, раздумывая, верно ли поступила, все же отправила мне то, что было написано ранее. И вот сегодня я его получил.

Она не любит меня и, возвращаясь в Петроград, не вернется ко мне.

«Здравствуй, Сей.

Мне очень трудно писать это письмо, подбирать правильные слова, но, наверное, будет честнее все-таки написать его. Я знаю, ты любишь меня. И мне казалось, что и я сумею полюбить тебя так же сильно, во все свое сердце. Но у меня не получилось. Только минута страсти, а потом доброе расположение. Мне горько признавать, но это так: минута страсти и доброе расположение… Ты очень дорог и близок мне, но, оказывается, это не любовь.

Здесь в рязанской глуши я встретила человека, которого вдруг внезапно, неожиданно для самой себя полюбила так, как надеялась любить тебя, во все сердце. Я не буду называть его имя, это не нужно ни тебе, ни, к сожалению, даже мне. Он – поэт, не самый знаменитый, но очень талантливый, знакомый Лидочки, приехал сюда, и мы встретились у нее в имении. Он умеет всех влюбить в себя, заставить сопереживать себе. О, да, в этом он очень большой талант. И я, как мотылек в огонь, бросилась в это свое чувство и сгорела в нем дотла. Я люблю его. А в ответ я, в свою очередь, получила минуту страсти и последующее доброе расположение. Улыбки, разговоры, стихи и прогулки. Теперь я знаю, это очень больно. Впрочем, он уже уехал, так что можно считать, что все закончилось.

Я могла бы ничего тебе не сообщать, вернуться в город и к тебе. Как будто ничего и не было. Но это неправильно. Я бы не смогла смотреть тебе в глаза и делать вид, что все у нас по-прежнему. Я не вернусь к тебе, Сей. Думаю, тебе хватит такта не встречаться со мной.

P. S. Я написала это письмо и не отправила тебе. Оно должно сильно ранить твою душу. Поэтому я написала другое, то, что ты уже наверняка получил. Подумав, я все же отправляю и это.

Прощай, Сей».

Бедная моя девочка.

Я бы должен испытывать досаду, пожалуй, даже злость на нее, да и на себя самого. Ведь знал же, не надо связываться с женщиной абсолютно иной, нежели я сам, абсолютно не похожей на меня ни в чем, женщиной из другой жизни, из другого мира.