Дао Евсея Козлова - [40]

* * *

Сегодня случилось редкое атмосферное явление. Северное сияние. За всю свою жизнь видел я эту красоту лишь однажды, когда среди зимы поехал проведать Климентов дачный дом в Райволу. Тогда, помню, задрав голову в бездонную черноту, любовался зелеными, отливающими серебром сполохами в полной тишине. Будто мир еще не начался, и я один на всей земной поверхности. И нет никого, кроме меня и Вечности.

Нынче же застало меня сияние небесное спешащим, семенящим, суетным, приземленным. Торопился к Елене, не хотел, чтобы ждали меня к обеду, чтобы простыло все, бежал мимо Николы Морского. Поднял глаза, а колокольня подсвечена зеленью купоросной, переливается, играет, хоть и светлый день. Мне бы остановиться, застыть, задрать голову, выкинуть из нее сиюминутность, хоть на мгновение стать вечным. Но нет, отметил про себя: «Поди ж ты, днем сияет…», и дальше бежать. Не промедлил даже, дурак.

* * *

Приходил Карбасов. Один. Без господина «регистратора». Я думал за ответом на свое предложение послужить на благо царю и отечеству. Опять же выбрал время, когда я дома один. Вошел, снял свою модную бекешу и остался в жандармском мундирчике. И смотрит на меня, какое это произведет впечатление. Интересно, думаю, почему он решил раскрыться передо мною. Он удивление на моем лице видит, относит его на тот счет, что я не знал о его службе, говорит:

– Прошу простить, что ввел вас ранее в заблуждение. Как видите, я служу в жандармском управлении.

Молчу, дескать, вижу, и дальше что? Он помялся, с ноги на ногу переступил, волосы свои ячменные ладошкой пригладил. Вижу, неудобно ему. Наконец, вздохнул:

– У меня разговор к вам, Евсей Дорофеевич.

И тут я почему-то зачастил. Наверное, хотел поскорее тему эту неприятную для меня закрыть, чтобы он ушел уже:

– Знаете ли, Иван Матвеевич, я от предложения вашего, вернее не вашего, а господина… э-э-э, Грошева, вынужден отказаться. Я, знаете ли, пацифист…

Но тут он на меня рукой махнул:

– Я вовсе не об этом хотел переговорить с вами. Дозвольте уж в вашу комнату пройти.

До этого мы все в передней стояли. Мне, если честно, вовсе не хотелось его к себе приглашать. Еще ни один его визит радости мне не принес. И на этот раз вышло, как всегда. Ну, прошли мы в мою комнату, уселись. Пауза повисла. Я молчу. Он молчит. Молчим, смотрим друг на друга. Он руки сцепил, на колено опер. Большими пальцами друг вокруг друга крутит. Я со стола карандаш взял, тоже в руках верчу. Вижу, не хочет он разговор начинать. Неприятно ему что-то, лицо напряженное, будто зуб у него болит. Но все ж бесконечно молчать не будешь, не за тем пришел.

– Вы, – говорит, – жильца вашего хорошо знаете?

Совсем я не ожидал, что в эту сторону его повернет. И сперва решил, что каким-то образом Карбасову стала известна история с чертежами и васильком, то, что Зеботтендорф рылся в них. Может, он тогда какой секрет военный узнал, а теперь это наружу выплыло. У меня аж в груди охолонуло. Говорю, что Вениамина знаю уж много лет, что служили вместе когда-то в оптической мастерской Урлауба, что он мне не столько жилец, сколько друг… Но вижу, слушает Карбасов меня невнимательно. Какого черта, думаю, ты ж, наверняка все это и сам уже разузнал по своим каналам.

– Ну, это в прошлом, – говорит, – это все уже история. А вот чем сейчас ваш друг занимается, вы знаете?

Я вспылил:

– Вы что ко мне явились вынюхивать? Вы думаете, я вам докладывать обязан? Я к вам на службу не нанимался и наниматься не собираюсь. Я вам не ищейка, не шпик, не топтун.

В общем, раскричался. Карбасов сидит, голову опустил, в пол смотрит, меня не перебивает. А как я замолчал, он в глаза мне посмотрел и говорит тихо так, спокойно, будто я не орал только что на него, слюной брызжа:

– Я не вынюхивать и не расспрашивать вас пришел. Я пришел предупредить вас. Жилец ваш, или друг, если угодно, – социалист. Состоит в партии социалистов-революционеров, посещает их нелегальные собрания. Вы поговорите с ним, у него наверняка и литература соответствующая имеется. Нелегальная. Террористическая. Здесь, в вашем доме.

Меня как обухом ударило, Вениамин – социалист. Да нет, ну он в заводской комитет был избран, сам мне говорил. Ясли, столовые, какой тут террор. И зачем Карбасов мне-то про это рассказывает. Это, поди, закрытая информация, как говорится, для внутреннего пользования.

– А мне-то вы зачем это говорите? А если я все Вениамину расскажу. Что за ним жандармы следят. Вы ведь следите?

– Не я, это другое делопроизводство. А рассказать – расскажите, может, одумается. Он туда, в тенета эсерские, совсем недавно попал. Но дело на него уже заведено, это так. А говорю я вам обо всем этом потому, что судьба ваша небезразлична сестре моей, а значит, и мне.

Тут он поднялся:

– Честь имею.

И ушел. А я остался в некотором отупении. Во-первых, про мою связь с его сестрой он, как видно, знает. Ну что ж, он Птушке самый близкий человек, вот она ему и рассказала. Тут ничего особенного нет. Это я, осел, из этого тайну раздул. Секрет Полишенеля. А во-вторых… во-вторых, хуже… Неужели Вениамин Кудимов подался в террористы? Вениамин, которого я знаю столько лет, веселый парень: гитара, романсы, любящий муж и отец, прекрасный специалист в этой своей оптике, человек, занимающийся самообразованием, всегда читает какую-нибудь книгу… Сказать о нем могу только хорошее… Но ведь я не следил за ним, не задумывался… А ведь он последнее время постоянно пропадает где-то по вечерам. Я думал, это дела завкома. А если?.. Да, читает, часто вижу его с книжкой. Но что? Он никогда не показывал мне эти свои книги. И мы никогда не обсуждали, что он читал. И веселья, собственно, у нас не много, гитару в руки он не брал уже, сколько же (?), полгода, пожалуй. Да и выглядит последнее время несколько озабоченным и не особо разговорчив. Но все это я относил к нашей жизни вообще. Повсюду бурлит подспудное недовольство. Война, спекулянты, перебои с продуктами, с дровами, с электричеством, зимой полопались трубы в домах, холод, грязь, заплеванные подсолнечной лузгой улицы, потери на фронте, раны и смерть. Оно, недовольство, превращается в истерию, прорывается стачками, демонстрациями, прокламациями на стенах. «Долой… долой… долой». Находится много тех, кто организует все эти протесты, сплачивает серую полуграмотную массу, натравливает ее на… Написал и задумался, на кого? На правительство? На спекулянтов? На заводчиков и банкиров? Казалось бы. Но на самом деле нет. На самом деле – на само государство. Цель – не устранить не умеющее или не хотящее работать правительство, даже не заставить имеющих капиталы поделиться с народом, обеспечить ему достойную жизнь, нет. Цель – развалить государство. Но чтобы Вениамин ввязался в это? Поговорю с ним.