Дао Евсея Козлова - [36]

Когда пришел домой, завел граммофон, поставил пластинку с романсом Марии Пуаре, жены графа, той, по которой нынче каторга плачет, слушал в темноте, не зажигая света, тоскующий голос скрипки и проникновенные слова:

Я грущу. Если можешь понять

Мою душу, доверчиво нежную,

Приходи ты со мной попенять

На судьбу мою, странно мятежную.

Мне не спится в тоске по ночам,

Думы мрачные сон отгоняют…

И далее о горючих слезах, о сердце, не согретом лаской любви, страданиях и одиночестве, в общем, лебединая песня. Эта «доверчиво нежная душа» вот так запросто бросила на игровой стол детскую душу, живого человечка, выиграла хороший куш, брак с графом, а когда поймали за руку на шулерстве, просто отказалась от своей «ставки», в мусорную корзину ее, раз не сработала.

Из своей комнаты вышла Ксения, спросила, что это я сумерничаю. Рассказал ей сегодняшний анекдот. «И так бывает, – говорит, – а если б не поймали ее, не приперли к стене, вырос бы мальчонка графом и наследником, да только при чужих по крови людях. Может, был бы счастлив. А теперь вернется в бедность, да к родным, может, будет счастлив. Ничего нельзя знать. Где правда правильная?» Вот Ксения, она умеет никого не осудить, учусь у нее этой мудрости или легкости, сам не знаю. Легко, значит правильно. Я больше не знаю, что хорошо, что плохо. Если хорошо, то для кого, если плохо, то кому. Если нет ответа кому и для кого, значит нет и понятия «хорошо-плохо», все это выдумки человечьи. Самообман. Иллюзия.

Пишу эту страницу поздно вечером. Все уже угомонились, в квартире тишина. Открыл окно, там шумит дождь. Такой жестяной звук, капли стучат по подоконнику, по крышам, по брусчатке. Замкнутый колодец двора не дает звукам улететь куда-нибудь, рассеяться. Они все остаются внутри, усиливая друг друга. Самого дождя я не вижу, ориентируюсь на слух, и мне кажется, что это прямо-таки ливень, столь мощно он звучит. Или это заурядный дождик, шум которого накручивается и накручивается сам на себя, как на катушку, становясь все громче. Можно выглянуть, и тогда будешь знать точно. А если в какое-то явление, или событие, или предположение нельзя «выглянуть», как тогда узнать, что там на самом деле? Можно ли понять, какая правда – «правильная», как говорит Ксения.

* * *

Был телефонный звонок от господина Карбасова. Напросился с визитом, дескать, есть дело. Важное.

Удивлен. Считал, что все дела наши с ним закончены, и мы уж больше не встретимся. Разве что случайно. Но нет. Завтра зайдет ко мне в первом часу. Вениамин в это время на службе, Павлуша в училище, Ксения собиралась на Сенной рынок. У меня такое чувство, что он это знает. Старается застать меня дома одного. Что ж, чин и должность обязывают.

* * *

Пришел Карбасов. И не один. Вместе с ним был еще человек. Господин Грошев, руководитель некоего Регистрационного Бюро. Так было указано в визитной карточке, которую он мне вручил. Именно вручил, а не просто дал. Несколько торжественно. Он весь был какой-то торжественный. Не по одежде, одет достаточно просто, ничего выделяющегося, а по осанке, по жестам. Он словно подавал сам себя: посмотрите, как я важен, осанист, словно поворачивал перед моими глазами самого себя: «Ну, каков я отсюда? А если с этой точки глянуть? Хорош? Хорош! Знаю, что хорош».

Ну да это все мои впечатления. Главное-то не в том. Ко мне, собственно, на этот раз пришел не Карбасов, он лишь представил мне своего товарища. Дальше же весь разговор вел господин Грошев. Он сделал мне довольно странное предложение. Предложил место в своем Регистрационном Бюро. И, видя по моему лицу, что служба, где бы то ни было, меня не интересует, возгласил:

– Видите ли, Евсей Дорофеевич, дело вот в чем. Иван Матвеевич, – округлый жест в сторону Карбасова, тот слегка привстал с кресла, – очень лестно отозвался о неких ваших способностях, – пауза и театрально сложенные ладони перед лицом, потом они плавно раскрываются.

Я словно находился внутри спектакля. Вроде я – герой, но смысл пьесы мне совершенно невнятен. А Грошев, подержав, покатав в ладонях несколько секунд тишины, продолжал:

– Вы очень быстро и абсолютно верно разгадали некий шифр, – и новая пауза, видимо, чтобы я припомнил, о чем идет речь, если вдруг позабыл, – нам очень нужны такие… сообразительные люди.

Так вот в чем дело. Карбасов все-таки поверил моей историйке про «Виллу Родэ», балеринку и случайное обнаружение шифровки. И в то, что это я разгадал код. Понятно, что это за Регистрационное Бюро. Какая-то жандармская или армейская структура по выявлению шпионов, что-то такое. Знал бы господин жандармский поручик, к кому он должен был вести этого своего «регистратора». Видимо, он совершенно не догадывается о способностях своей сестрицы. Это ее, Жозефину, должен бы он уговаривать, а вовсе не меня.

Пока я обдумывал эту мысль, «регистратор» Грошев соловьем заливался о судьбе Отечества, войне, потоках крови, проливаемых германским зверем, о долге каждого внести свою лепту в святое дело защиты родины и так далее, так далее, не забывая красиво вздымать холеные руки, поднимать брови и выдерживать многозначительные паузы. Прекрасный актер. Но как же мне исхитриться и отказаться от этого «святого дела»? Не могу же я, как ребенок, сказать: «Это не я, это все она, Птушка».