Дао Евсея Козлова - [31]

Муж тетушки Ди-Ди был военным, капитаном второго ранга, поэтому, когда мы подросли, Жано пошел в кадеты, а меня отдали в Ксенинский институт. Там в дортуаре нас тридцать девочек было. Неуютно. Мне всегда хотелось забиться в какую-то тесную раковину, свою собственную, не делить ее ни с кем. Поэтому теперь снимаю себе маленькие квартирки, чтоб от стены до стены можно было руками дотянуться. Ну почти. И по дому стараюсь все сама делать, чтобы все зависело только от меня, ни от кого больше. И на первом этаже, чтоб не высоко падать. Вот так».

* * *

Возвращаюсь к событиям на «Вилле Родэ». Когда Жозефина вернулась в уборную, сразу спрашивает:

– Ну как, видели картину? Там она еще?

Пришлось развести руками, дверь заперта, попасть не удалось. Она взвилась:

– Пойдемте, пойдемте, может, получится.

Потащила меня опять в этот темный коридор. Идем с ней на цыпочках, заговорщики прямо, фильма «Тайны двора Ее Величества». Пришли, ручку на двери подергали, закрыто, как и прежде. И тут Жозефина вытаскивает из прически шпильку, сгибает ее этакой загогулиной и в замочную скважину просовывает. И туда же узкую пилочку для ногтей. Пилочку она из маленькой поясной сумочки вытащила. Поковырялась пару минут в замке, вдруг щелчок, и дверь открылась. Я не удержался:

– Вы, Жозефина Матвеевна и сейфы вскрывать умеете? Какие еще в вас таланты заложены?

Она палец к губам приложила и меня в дверь подталкивает. Вошли мы, я выключатель, как было сказано, справа нашарил, щелкнул, свет зажегся, тусклый-тусклый, едва осветил завалы покрытой серыми чехлами мебели, будто стадо застывших слонов. Никакой картины я не увидел. Напарница моя вдоль этих рядов прошла в угол, приподняла там край пыльной ткани, шепчет:

– Идите сюда.

Подошел, смотрю, из-под чехла край деревянной рамы выглядывает, картина к нам спиной стоит. Она ли? Начал я ее на свет вытаскивать, рама зацепилась за что-то, я не удержал, и картина на пол рухнула. Показалось, с таким грохотом, что сейчас сюда весь ресторан сбежится. Мы оба замерли. Картина под ногами лежит, та самая, с ангелом близоруким, Зеботтендорфова картина. Мне даже страшно стало, вдруг он сейчас сюда войдет. Но нет, по-прежнему тишина кругом. Видать в этот укромный закут никто особо не наведывается. Взяли мы несчастное полотно с двух сторон, подняли, поставили как полагается, смотрим, а из рамы с тыльной стороны еще одна рамка выпала от удара, узкая такая, и листок какой-то рядом с ней на полу лежит, малюсенький, в трубочку свернутый. Мы только молча переглянулись. Я листок поднял и развернул. Там цифры одни. Дюжина столбиков с двузначными числами. Шифровка, тут и думать нечего. Я было решил забрать этот листок и Карбасову его передать, это по его части. Но Жозефина мне не позволила, за руку меня схватила и головой помотала, нельзя, мол, забирать. Она из своей сумочки бисерной вытащила крохотную книжицу и карандашик серебряный, такими в стары годы на балах кавалеров записывали, с кем какой менуэт танцевать придется. Переписала все, листок мы свернули, на место сунули, рамочку обратно вставили и картину – под чехол. И все это быстро, будто гонится кто за нами, быстро и молча.

Так же быстро мы в гримерку вернулись, Жозефина переоделась, мы бегом на улицу. Слава богу, Форд завелся сразу, и прочь, прочь отсюда. Только когда на набережную уже вывернули, выдохнули оба одновременно, посмотрели друг на друга и прыснули со смеху как нашкодившие дети. Жозефина нарочитым басом: «Скажу вам как сыщик сыщику…» А что «скажу», не договорила, рассмеялась. И я с ней.

Подъезжали уже, Жозефина и говорит:

– А давайте, Евсей Дорофеевич, шифр разгадаем, ключ явно в книге этой, в «Големе». Давайте попробуем.

И опять я повелся, послушался, не смог сразу отказаться, кураж какой-то охватил. И вот я снова в ее квартирке «облегающего силуэта». Сидим за столом, листаем страницы «Голема», лихорадочно выписываем цифры, немецкие буквы, перечеркиваем, бросаем исписанные листы на пол, спорим, выдергиваем книгу друг у друга из рук, так увлеклись, что забыли о том, что оба не ужинали. Наконец хозяйка спохватилась:

– Стоп. Надо сделать перерыв, придать голове ясность, а мыслям стройность. И заодно перекусить. Я сейчас что-нибудь придумаю.

Она пошла на кухню, принялась там хлопать дверцами буфета, звенеть посудой. Я взглянул на часы. И удивился. Был уже второй час ночи! Значит, уже часа три мы пытаемся разгадать этот ребус. И толку никакого. Надо прекращать эти пустые попытки и двигаться домой. Но тут в комнату был вынесен поднос с аппетитно пахнущим холодным ростбифом, хлебом, солеными огурцами и мочеными яблоками.

– Вы знаете, у меня еще есть бутылка кахетинского. Выпьем вина немного, правда?

И опять я не мог отказаться. И вот бутылка уже открыта, и бокалы стоят прямо на завалах исписанной, исчерканной бумаги, и тут же тарелки, вилки, куски хлеба, все вперемежку. Не знаю, как получилось, но допивали вино мы уже, прилегши вдвоем на кровать. Ну а потом собственно все и произошло. Только что мы разговаривали, шутили, кажется, и смеялись, и вдруг, наверное, я толкнул ее ногой, с грохотом упала ширма. И словно удар электрического тока пронзил нас обоих. Вместе со сдернутым покрывалом посыпались на пол бокалы и миска с яблоками. И руки ее обвивают мою шею, и я тону в волнах ее персиковых волос, срываю с ее тела какие-то тряпки, уже не в состоянии понимать, какие именно. Жажда, безумие, только один инстинкт, сон разума.