Дао Евсея Козлова - [23]

– Здравствуйте, вы – Жозефина Карабас? Вы ведь первый раз здесь у нас? Вот, возьмите программку, здесь есть номер вашего выхода. А вы? – она обратилась ко мне.

Прежде чем я успел придумать хоть что-нибудь, Жозефина уже нашлась:

– Это, Варвара Ивановна, мой импресарио, Евсей Дорофеевич Козлов.

– Ну что ж, – ответила баронесса, а это была именно она, хозяйка дома, устроительница нынешнего концерта, – может быть, вам удобнее пройти в зал к гостям?

– Нет, нет, благодарю вас, я бы предпочел остаться здесь с… (я, конечно, имел в виду остаться с ней, с Жозефиной, но почему-то смутился сказать это)… с господами артистами.

– Как будет угодно… – баронесса отошла к другим, здороваясь, явно зная всех приглашенных лично, спрашивая о том о сем, улыбаясь, раздавая программки, чтобы понятно было, кому за кем выступать.

На обложке программки была нарисована лира и стояла надпись: «Благотворительный концерт в пользу Общины сестер милосердия Российского общества Красного Креста имени генерал-адъютанта М. П. фон Кауфмана». Я открыл эту маленькую сложенную пополам афишку, в орнаменте из условных неопознаваемых цветочков шли друг за другом имена артистов, под номером «8» значилось: «Жозефина Карабас. Патриотические французские песни: «Le Chant du Départ», «Le Chant des Partisans», «La Marseillaise»[5].

– Вы будете петь по-французски?

– Конечно, – она рассмеялась, – я же француженка. Вы не знали?

– И ваш брат, он тоже француз? – я был весьма удивлен, нет, я просто не поверил, решил, это шутка.

– Это не простая история. Хотите, расскажу?

Конечно, я все хотел знать про нее.

– Мы с Жано близнецы.

Вот так-так. Мне казалось, Карбасов старше своей сестры. Близнецы… И тут я вспомнил, вот девушка снимает свой авиаторский шлем, обнимает Карбасова за шею, тормошит. Вот он, пытаясь отстраниться, представляет ей меня. Она оборачивается, и я вижу оба их лица рядом, почти на одном уровне. Да, это две версии одного лица, одна версия бледнее красками, жестче, и в то же время как-то теплее, бачки скругляют, делают это лицо чуть шире, вторая версия более яркая, тонкая, изменчивая, как бегучая холодная вода. Мужская версия и женская, ян и инь.

– Прадед наш, Жозеф Анри Дезире де Карабас, пришел в Россию с Бонапартом, он был трубачом, молоденьким совсем. А обратно домой не вернулся, попал в плен, а потом осел в Твери, был учителем танцев.

Тут Жозефина отвлеклась, в залу вошел новый человек, и она сразу, бросив мне: «Это один из наших, я сейчас», – устремилась к нему. Это был совсем молодой еще человек, лет двадцати с небольшим, наверное. Волосы гладко зачесаны, безукоризненный косой пробор, весь такой аккуратный, вычищенный, в светлой тройке и бабочке небесно-голубого цвета, такой старательный канцелярист с виду. Жозефина схватила его за руки, стала поворачивать, смеясь, то туда, то сюда. Они о чем-то негромко переговорили, потом он отошел к окну, к стоящим там дамам, а Жозефина вернулась ко мне:

– Знаете, кто это? Это Рюрик Ивнев, очень талантливый поэт. Он будет читать свои стихи. Постойте, под каким он номером… – она развернула свою программку, – ах, вот, номер третий. Послушайте его, вы поймете, какой он.

Не могу сказать, что мне так уж приятно было слушать ее восторженную оценку этого Рюрика. Придумают же себе имена, уверен, что на самом деле он какой-нибудь Петр или вообще Фаддей. Но хочет называться ни много, ни мало Рюриком. Может, даже чувствует себя Рюриком. Гордо несет голову, увенчанную призрачным венцом.

– Скажите, Жозефина Матвеевна, «наши» – это кто?

– А-а, я же вам не объяснила, извините. Вы слышали про кабаре «Бродячая собака»?

На мой отрицательный ответ она несколько удивилась, будто знать о нем должен каждый житель столицы. Оказалось, это был такой подвал, кабачок, где собирались поэты, художники, музыканты, в общем, все те, кто причислял себя к настоящей богеме. Они сами там все оформили, кто-то раскрасил стены, кто-то изготовил деревянную люстру, ну и так далее. Себя они, эти самые «наши» величали «собачниками», дескать, доля артиста весьма похожа на собачью бродяжью жизнь, а прочую «чистую» публику, что собиралась поглазеть на знаменитостей, звали «фармацевтами», мне не очень понятно почему, возможно, кто-то посчитал, что фармацевт-аптекарь – это воплощение бесталанности, бесчувственности и безвкусия. Теперь уж этот подвал закрыли за нелегальную продажу спиртного, знакомая тема, много трактиров и ресторанов закрывают, но те, что побогаче, открываются вновь и вновь. А этот, артистический, затух. Вот и Жозефина бывала там, правда, как она говорит с сожалением, недолго, всего пару месяцев («Но это была целая жизнь, понимаете, настоящая, насыщенная, без повседневного притворства, скуки, вымученных пустых разговоров и бумажных улыбок»), а там и все, прикрыли лавочку. Оказывается, она не только поет, но и сама пишет стихи, то есть песни – и стихи, и мелодию к ним.

Пока мы беседовали, концерт начался. Артисты один за одним выходили в ту дверь, через которую давеча входила к нам хозяйка дома. Дверь оставалась приоткрытой, и через нее доносились до нас голоса, читавшие стихи, пение, музыка и аплодисменты после каждого выступления, не особо громкие, скорее вежливые. И вот Жозефина тоже исчезла за этими вратами. Я не удержался и заглянул за приоткрытую створку. Там был выставлен белый кабинетный рояль, а далее на стульях рядами сидели зрители, человек тридцать или чуть больше, все сплошь господа в мундирах и фраках и дамы в богатых платьях. Интересно, какую сумму выложил каждый из них за этот концерт? Благотворительность – дело дорогое.