Дантес выстрелил - [7]

XXXII

Еще амуры, черти, змеи

На сцене скачут и шумят...

Давно, усталый раб, замыслил я побег...

Пушкин медленно спускался по мраморной лестнице Александринского театра. Сюда он проскользнул перед самым концом действия. За последние дни он чувствовал большое переутомление. Толпа не отпускала его ни на шаг, и даже ночью ему звонили: Пушкинская АТС, 3-00-01. Глаза застилал туман; он прислонился к барьеру.

Вдруг двери зала отворились и оттуда валом повалила публика. Его окружили, и снова посыпались вопросы:

— Скажите, сколько лет было вашей няне, когда она умерла?

— Почему вы раньше не проснулись?

— Ваша жена была очень красива?

— Вы здорово боялись Николая?

— Сколько раз вы влюблялись? — пискнуло колоратурное сопрано и затерялось в этом море голосов.

Пушкин молчал и только мотал головой.

— Расскажите вашу биографию, — приставал какой-то плюгавенький репорте­рик.

Сквозь шум ворвался бас profundo:

— Именем орденоносной киностудии Ленфильм — расступитесь!

Вперед протискался грузный кинорежиссер. Размахивая руками, он еще что-то кричал. Толпа расступилась — все старались встать позади Пушкина. Вперед проти­скались 5 кинооператоров. Поднесли прожектора.

— Глуши юпитером! — раздался бас, и Пушкину в глаза ударил сноп света. Он инстинктивно закрыл лицо руками.

Во! Во! — кричал бас. — Будто речь говорите! Только улыбайтесь! Улыбайтесь, черт возьми!! Мировая короткометражка!

Шум возрастал, Пушкин был близок к обмороку.

Бесконечны, безобразны,

В мутной месяца игре

Закружились бесы разны,

Будто листья в ноябре...

И все тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах...

И рад бежать, да некуда... ужасно!

Как в бреду, услышал он голос члена-корреспондента Академии наук профессора Благого:

— Александр Сергеич! Александр Сергеич! Один вопрос, только один. Почему вы поставили в слове «Цыганы» на конце букву «ы»? Александр Сер... — но его уже зажали.

Пушкин начал медленно оседать.

— Во! Во! Во! — надрывался бас. — Гришка, крути! Васька, забегай крупным планом! Вмонтируем в сцену дуэли! Верти, верти, братишечки! Время—деньги! Здесь, ребята, тысячами пахнет!!!

Шум на минуту утих. Кто-то вызывал «скорую помощь». Двое киноработников сдерживали театрального врача.

Трещали юпитеры.

Операторы крутили...

КОНЕЦ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Дорогие читатели! Представленная Вам фантастическая повесть была написана на рубеже 1936 и 1937 годов. 10 февраля 1937 года исполнялось 100 лет со дня смерти Пушкина, и в нашей стране велась широкая подготовка, чтобы торжественно отметить эту дату. Готовились конференции, выставки, театральные спектакли, кон­церты и т.п. Обширная выставка устраивалась и там, где я учился, — в 15-й школе Дзержинского района Ленинграда (возникшей на основе дореволюционного Тенишевского училища).

Но, как всегда бывает в таких случаях, в некоторых мероприятиях обнаружива­лись и теневые стороны охватившей страну кампании: спекуляция, подчас и своеко­рыстная, памятью о великом поэте, вульгаризация и опошление его творческого наследия. И тогда три десятиклассника нашей школы решили с этим бороться.

Инициатором и главным автором повести стал Борис Пинес, увы, не доживший до этих дней. Потом уже, по окончании школы, он учился на журналиста, в годы войны был на фронте, а после войны стал главным редактором газеты города Кириши. Именно Пинесу пришла в голову идея оживить Пушкина, поселить его в нашу действительность, где он мог бы столкнуться с «торгующими и спекулирующими» его именем. К Борису присоединились два одноклассника — Исай Френкель, ныне инженер-радиоэлектроник, и автор этих строк, ныне литературовед.

Создавая свою сатиру, мы с юношеским бесстрашием выводили в ней старших современников — писателей, литературоведов, театральных деятелей. Кроме пары подсобных персонажей, необходимых для развития сюжета, — крепостного деда Кондратия и молодого филолога Вольского, да еще косноязычного актера Заикайского, — все действующие лица названы реальными именами. Единственным человеком, фамилия которого здесь прямо не названа, был актер-чтец Владимир Яхонтов, прославившийся в 30-е годы исполнением художественно-политических литератур­ных монтажей. Мы очень любили Яхонтова, преклонялись перед его талантом и потому обозначили его в повести псевдонимом, правда, довольно прозрачным — Алмазов. Кстати сказать, отказ Алмазова от бисирования в точности воспроизводил эпизод на одном из концертов Яхонтова. Между прочим, цитата в эпиграфе к монтажу Алмазова: «Туман, туман, и ничего не видно», взята с небольшими отклонениями из женевского письма Ленина к матери, где он рассказывал, как поднимался в горы, а внизу Женева была объята туманом. Яхонтов приводил эту цитату в одном из своих монтажей, тем самым иносказательно осуждая Лигу Наций, заседавшую в Женеве.

Вообще соответственно замыслу мы опирались на подлинные факты. Так, напри­мер, «старик Державин», то есть академик Н.С. Державин недаром играет в повести столь важную роль: в 1930-е годы он возглавлял Пушкинскую комиссию Академии наук, а В.А. Мануйлов, выступавший распорядителем на пушкинском банкете, был одним из секретарей этой комиссии, занимавшимся преимущественно организацион­ными делами.