Данте. Преступление света - [16]
— Он изобрел какой-то новый механизм?
— Нет. Своими изобретениями он гордился. Говорят, Аль-Джазари сошел с ума потому, что познал границы Царства Божьего!
— Пределы власти Всевышнего?! Но ведь Бог всемогущ!!!
— Так говорят…
Данте притих. У него перед глазами кружились полуразложившиеся трупы. Потом он вспомнил об астролябии, найденной стражниками на галере, и стал искать ее у себя в сумке. Теперь, в хорошо освещенной мастерской, он убедился в том, что маленькие значки на астролябии были не украшением, а обозначениями градусов и орбит. Сбоку от них поэт опять обнаружил арабские буквы. Теперь астролябия предстала перед ним во всей своей изысканной красоте.
Данте стал озираться в поисках юного сарацина и обнаружил его молящимся лицом к стене, преклонив колени на коврике.
Приблизившись к Амиду, поэт протянул ему астролябию.
— А что написано здесь?
Раб осторожно взял инструмент в руки, словно опасаясь, что ему вновь придется произносить богохульства, но, быстро прочитав надпись, немного успокоился.
— Это посвящение «тому, кто измеряет звезды». Это подарок султана главному астрологу Дамаска.
Поэт с механиком переглянулись и стали ждать, что им еще скажет Амид, но тот молчал. Размышляя о только что услышанном, Данте стал осматриваться по сторонам. На рабочем столе в мастерской и на полках вдоль ее стен лежали инструменты и части механизмов. В углу было небольшое углубление с циновкой, на которой лежало свернутое одеяло. Наверняка именно там и спал молодой раб. Из-под одеяла торчал корешок толстой книги.
Заинтересовавшись, Данте наклонился над циновкой и поднял книгу. У него в руках оказался том, на страницах которого затейливая арабская вязь изящно переплеталась с миниатюрами на полях. Амид настороженно следил за действиями поэта. Почувствовав на себе его взгляд, Данте спросил:
— Что это за прекрасная книга, язычник?
— Это сказ о сне. «Китаб аль-Мир’Аж».
Поэт невольно сжал книгу в руках, словно не желая с ней расставаться. Много лет назад учитель Данте Брунетто рассказывал ему об этой редкой «Книге лестницы Магомета», в которой говорилось о путешествии Магомета в царство теней, по которому он дошел до самого трона Всевышнего. Поэту очень хотелось узнать, о чем говорится в этой книге, и вот теперь она была у него в руках, но ее язык был ему недоступен.
Данте протянул книгу сарацину, но не выпустил ее из рук:
— Ты расскажешь мне о том, что в ней написано, а то мы сожжем ее как ересь неверных…
Юноша понурил голову.
— Но не сейчас. Теперь я спешу. Однако я вернусь, и ты все мне расскажешь.
Поэт замер, узнав окликнувший его насмешливый голос. Говоривший стоял широко расставив ноги, на другой стороне улицы и, сверкая лукавыми глазами, манил к себе Данте пальцем. Потом он прикрыл себе лицо ладонью, словно стеснительная девушка. При этом у него на губах играла плутовская усмешка.
— Ничего, что я тебя окликнул? Или к вам, великим поэтам, дозволено обращаться только дамам вашего сердца? Беатриче и прочим? Конечно, мой голос не так звонок, но зато я очень громко рыгаю!
Данте покраснел и, сжав кулаки, стал переходить улицу.
Окликнувший его мужчина изобразил на лице притворный испуг.
— Боже мой! Какое страшное лицо! Совсем как на поле боя в битве при Кампальдино![14] Ведь мы одержали там победу лишь потому, что среди наших противников не было никого с такой страшной рожей!
Тем временем Данте перешел улицу и смерил говорившего взглядом, удивляясь его яркой, кричащей одежде.
— Зачем ты здесь, Чекко? — прошипел поэт. — Ты же знаешь, что нам во Флоренции не нужны распутники и транжиры. Я думал, что ты тоже отправился в Рим. В Вечном городе тебе будет где разгуляться. Кроме того, там относятся к развратникам с большим снисхождением, чем у нас во Флоренции.
Чекко Ангольери поддернул фиолетовые штаны и уселся на большой камень.
— Должен напомнить тебе, Чекко, что закон запрещает расхаживать по Флоренции расфуфыренным, как скоморох! Чего это ты так вырядился?
Не выразив ни малейшего беспокойства, Чекко Ангольери показал рукой на прохожих.
— Ты прав, друг мой. В городе папы Бонифация больше трактиров, чем церквей, а публичный дом там найти гораздо проще, чем монастырь. Туда-то я и направляюсь, чтобы засвидетельствовать свое раскаяние и получить прощение всех грехов по случаю Юбилейного года. Однако любой человек, вступивший на путь истинный и раскаявшийся в своих грехах, просто обязан посетить по пути в Рим твой благочестивый город.
— Что же до моих штанов, — продолжал Ангольери, с любовью разглядывая свои короткие ноги, — никто еще здесь не сделал мне замечания.
— Если бы ты шлялся здесь не по тавернам, а ходил по учебным заведениям и храмам, — усмехнувшись, сказал Данте, — с тебя бы уже сбили спесь.
— Когда меня обуревает черная меланхолия, я иногда оступаюсь на пути к спасению души. Еще мне мешает отсутствие денег. Если мой отец вскорости не помрет и я не унаследую то немногое, что у него осталось, мне придется побираться на паперти… От безденежья я могу пойти на что угодно, а вы, флорентийцы, катаетесь как сыр в масле. Неужели никто здесь не даст мне и корочки хлеба? Я с удовольствием предложу свои услуги любому благодетелю.
