Данбар - [64]

Стив поставил на стол пару ледяных бутылок японского пива — словно оба собирались посмотреть футбольный матч.

— Это дело решенное, Дик, — сказал Стив и, нагнувшись к компьютеру, усилил звук. — Смотри и получай удовольствие!

18

— Нет! — горестно произнес Данбар. — Только не Флоренс!

— Мне жаль, — произнес врач, изумившись неуместности своих слов.

— Ей надо пересадить новые органы, — рассуждал вслух Данбар, — подключить ее к какому-то аппарату, пока производится замена. Возьмите у меня, если невозможно быстро найти донора. Я понимаю, что я старик, но мои органы все еще работают.

Данбар скинул пиджак и сорвал галстук с шеи.

— Мистер Данбар… — начал врач.

— Это же противоестественно, если она умрет раньше меня! — Данбар расстегнул пуговку на воротнике. — Все должно быть наоборот. Возьмите то, что ей нужно: сердце, легкие, печень, почки, глаза, все, что спасет ей жизнь!

— Мистер Данбар, мы ничего не можем сделать. — Врач взял старика за локоть. — Мне очень жаль, у нее весь организм поражен, даже если мы пересадим ей новые органы, они быстро начнут отказывать. Флоренс отравили абрином — токсином, для которого не существует антидота, и к тому же соединенным с другими ядами, чтобы гарантировать ее смерть, причем сделав ее максимально болезненной. Мы чистим весь ее организм, мы сделали ей переливание крови, что немного оттянет конец, но процесс умирания ее организма уже не остановить.

Данбар медленно расстегивал пуговки на рубашке, пока не дошел до самого низа.

— Что ты делаешь? — пробормотала Флоренс, очнувшись от забытья, в которое ее погрузили сильные седативы.

— Я хочу стать донором…

— О папа! — Глаза Флоренс наполнились слезами.

Данбар сжал ее руку. С облегчением и ужасом он понял, что чувствует онемение, охватившее все его тело — точно такое же он ощутил, услышав, что Кэтрин «уже не оправится», — и что у него уже не осталось больше душевных сил, дабы оттянуть момент капитуляции перед горем и одиночеством. Был ли это триумф самопознания: сделать свое страдание более осязаемым? А ведь только лишь вчера он впервые в жизни ощущал себя благословенным! Было нечто непристойное во всеядной ясности его новообретенного сознания. Ах, если бы он смог уехать с Флоренс в Вайоминг, если бы он отказался от власти чуть раньше. А теперь он был словно слепец, вновь обретший зрение перед тем, как его выкатили в инвалидном кресле к «Наказанию Марсия»[45] — и теперь он был не в силах ни шевельнуться, ни сдвинуться с места, и он точно знал, что больше уже никогда не увидит других картин.

— Мы будем за дверью, — обратился врач к Флоренс. — Если вам что-то понадобится — нажмите вот на эту красную кнопку.

Та кивнула, но ничего не сказала, точно у нее остался ограниченный запас слов, и ей следовало пользоваться ими с величайшей осторожностью. Но как только врач и медсестры вышли, она заговорила вновь:

— Я не боюсь смерти, скорее мне грустно, что моя смерть заставит других страдать… и что моя любовь оказалась бесплодной.

Она бросила взгляд на Криса, словно моля его о прощении от имени всех людей, кого могла заставить страдать ее смерть.

— Бесплодная любовь, — повторил Данбар, потрясенный вердиктом дочери и видом ландшафта, возникшего у него перед мысленным взором.

— О, папа! — горячо прошептала Флоренс. — Я так рада, что мы успели помириться, пока не стало поздно…

— Но уже поздно! — Данбар не смог сдержать выкрика.

— Знаю… Дети — мне невыносимо думать, что я бросаю их, когда они еще так малы!

Старик пытался найти слова утешения для своей горюющей дочери, но речь далась ей слишком тяжело, и прежде чем он успел снять с души Флоренс бремя незаслуженного чувства вины, она закрыла глаза и, едва дыша, осталась лежать без движения.

— Она отдыхает, — произнес Уилсон. — Давайте присядем ненадолго.

Данбар буквально рухнул на кресло в углу. Он нелепо смотрелся: начищенные до блеска черные туфли, строгие черные брюки и — нагота под распахнутой белой рубашкой. Он глядел на поросль седых волос у себя на груди, вздымающихся и опускающихся в такт дыханию, так, словно искал признаки жизни в чужом теле.

— Милосердия нет, — проговорил Данбар, обхватив ладонями виски, — ни на земле, ни выше.

Он ощутил, как боль стальным обручем сковала его лоб. А потом второй обруч боли опоясал ему грудь. Он скрестил руки на груди и вцепился в бока, точно сжал себя в объятиях после долгой разлуки, а затем откинулся на спинку кресла, с трудом дыша. Он почувствовал прилив того бездонного ужаса, который ведом астронавту, оторвавшемуся от страховочного фала и падающему в безжизненную пустоту космоса. Затем голову затопил тяжелый поток — такое же ощущение он испытал при падении навзничь тогда на льду, в Давосе: казалось, он замер, как бы балансируя между сознанием и забытьем, с удивительным равнодушием отметив про себя момент, когда его голову захлестнуло предвкушение забытья.

Прежде чем он осознал, что с ним происходит, врач уже подскочил к нему, деловито отдавая распоряжения медсестрам. Данбар расслышал слова «дефибриллятор» и «кислород» и ощутил, как его поглотила аура суетливой тревоги, схожая с болью, впившейся в голову и сердце.