Данбар - [55]

Данбар открыл глаза. Он явно не умер, если только смерть не идеальная копия жизни. Возможно, мертвецов удаляют с глаз долой, как скульптуры, погребенные в музеях, чтобы сохранить их там от любопытных толп и кислотных дождей, заменяя их копиями, которые потом возвышаются на площадях или обнаруживаются при раскопках древних городов. Все возможно на этих зыбких границах, но что эти границы разделяют: жизнь и смерть или здравомыслие и безумие? Он больше не понимал разницу между тайным и явным.

— Сюда! — позвал он тихо, не понимая, зовет ли он на помощь или приветствует боль. А потом крикнул погромче, потому что боль от незнания, что происходит, оказалась куда острее, чем ощущение того, что все пошло не так.

— Сюда!

Дверь отворилась, и в комнату вошла красивая молодая женщина. И недавнее прошлое Данбара, сокрытое сновиденьями и раздумьями, вдруг вернулось.

— Флоренс, — пробормотал он. — Это ты?

— Да, папа!

— Ты спасла меня, когда я заблудился.

Флоренс подошла и присела на край кровати рядом с отцом и, машинально протянув руку и смахнув волосы с его лба, положила ладонь ему на щеку — так она всегда делала, когда кто-то из ее детей болел с высокой температурой. Данбар накрыл ее руку ладонью. Он так изголодался по нежности, что его глаза тотчас наполнились слезами.

— Мы прилетели на самолете в Лондон, — вспомнил он.

— Правильно. А теперь мы прилетели в Нью-Йорк.

— Нью-Йорк, — повторил Данбар, словно когда-то слышал об этом городе, но сам даже и не думал тут оказаться.

— Я ждала, пока ты проснешься, чтобы отвезти тебя в мою городскую квартиру, если хочешь, или… — Флоренс заколебалась, — мы можем поехать ко мне в Вайоминг. Ты же там еще не был, там очень уютно, и ландшафт очень красивый.

— Хватит с меня ландшафтов! — брюзгливо отрезал Данбар.

— Ты будешь им любоваться из безопасного места, — улыбнулась Флоренс, — ты там не заблудишься!

— Никаких ландшафтов! — твердо повторил Данбар. — Разве мне не надо ехать на собрание? Уилсон сказал, что будет собрание.

— Ты можешь поехать, только если захочешь. Теперь самое главное для тебя — отдых!

— Я уже отдохнул, — сказал Данбар, поднявшись с подушек. — Который час?

— Полтретьего ночи, сейчас среда, — ответила Флоренс, отчасти довольная, отчасти встревоженная тем, что к отцу вернулась привычная властность. — Все еще спят, кроме нас, так что нам ничего не остается, как отправиться домой.

Данбар бессильно рухнул на подушки, как будто ему скомандовали «вольно» после того, как он долго простоял по стойке «смирно».

— Делать нечего, — прошептал он, и слезы заструились по его морщинистым щекам. Эта фраза, казалось, на некоторое время высвободила его из мира страданий, но он не мог долго оставаться вне его.

— Ты сможешь меня простить? — спросил он. — Я пребывал в каком-то помутнении рассудка, не только в последнее время, но уже очень давно…

— Нечего прощать! — прервала она.

— Это очень важно! — Он сжал ее руку.

— Мы можем ехать прямо сейчас! Если это так важно, давай просто уедем и забудем о собрании.

— Но это тоже важно! — Данбар снова вернулся к себе прежнему. — Я не должен позволить твоим сестрам завладеть «Трастом». Я хочу, чтобы он достался тебе и твоим детям.

— Нам и так хорошо, — возразила Флоренс. — У нас все есть.

— Все? — изумился Данбар. — Если у тебя есть все, тогда нам нечего делать.

Он словно любовался сиянием этих простых двух фраз, как человек, поднесший драгоценный камень к свету посмотреть, нет ли в нем скрытых изъянов, но потом, словно и не собирался вообще покупать этот камень, отрицательно помотал головой:

— Я не могу позволить, чтобы им все это сошло с рук!

— Их не переделаешь, — вздохнула Флоренс, — пусть они его заберут себе.

— Нет! — упрямо заявил Данбар. — Это мое наследие.

16

Было пять утра, когда Хесус пересек выложенный мраморными «шашками» холл особняка Меган, миновав презрительную мину полусонного ночного швейцара, мнящего, будто он все про всех знает, и не собиравшегося распахивать дверь перед нынешним «личным тренером» миссис Аллен.

Парк-авеню была объята сумерками и необычным для этого сезона теплом. Мимо проносились такси, но Хесу хотелось пройтись пешком, чтобы сосредоточиться на странном чувстве, как на дрожжах растущем в его душе. Он впервые в жизни был влюблен, по-настоящему влюблен. Ему хотелось полностью подчинить себя Меган, слиться с ней, стать продолжением ее воли. Он никогда не посвящал себя без остатка никому, с того самого времени, когда он был малым ребенком и, естественно, всем сердцем любил маму, но она вместо того, чтобы заботиться о нем, сама нуждалась в его защите и утешении. Разумеется, он сможет защитить Меган, будучи ее телохранителем, но по большому счету в его воображении она рисовалась магической женщиной, о какой он всегда мечтал, женщиной, которая всегда будет заботиться о нем. Она пообещала, что они будут жить вместе, что ей нужно его постоянное присутствие рядом, потому что он давал ей чувство безопасности и в то же время радостного возбуждения — а об этом и мечтает всякая женщина! После того как он окажет ей «особую услугу», о которой она его попросила, она возьмет его с собой на Мауи, в «этот настоящий рай на Земле». Она показывала ему фотографии огромного белого дома на вершине гавайского холма с тропинкой, сбегающей к частному пляжу мимо манговых деревьев, с чьих веток можно срывать спелые плоды. И пока он разглядывал эти фотографии, в его голове прокручивался фильм, в котором он рисовал себе разные способы, как вызвать у нее безумное желание, но потом он выпрыгивал из своих порнографических фантазий, потому что их связь не сводилась только к сексу, их сковывала абсолютная связь, словно они двое были одним человеком. И теперь, когда он с ней был разлучен, у него возникло такое чувство, точно его дубасят, а он стоит со связанными руками. Они были созданы для того, чтобы быть вместе, постоянно. И он не мог позволить чему-либо отвлечь его внимание от этого восхитительного ощущения. Все прочее можно передать в ведение сидящего у него внутри дисциплинированного сержанта, этого хладнокровного ублюдка, который выполняет приказы, не тратя время на размышления о том, что он делает. Если надо кому-то преподать жестокий урок, то он — самый подходящий учитель. Если надо какой-то стерве внушить страх божий, сержант сделает это как надо. Только прикажи! Нет проблем. Сказано — сделано.