Данбар - [2]

— Боюсь, у вас открылся психиатрический третий глаз! — изрек Питер тоном консультанта с Харли-стрит.

— Тьфу ты, перестань корчить из себя врача!

— А кого мне из себя корчить? — спросил Питер.

— Бога ради, будь самим собой!

— О, этому я еще не научился, Генри! Разрешите мне изображать кого-то попроще. Может, Джона Уэйна? — Питер не стал дожидаться ответа. — Пойдем-ка прочь из этого притона, Генри, дружище! — зарокотал он на манер звезды вестернов. — И уже завтра на закате мы завалимся в салун в Уиндермире и закажем по стаканчику, как оно и подобает двум крутым парням, которые крепко держатся в седле своей судьбы.

— Я должен дорассказать тебе свою историю, — жалобно взмолился Данбар. — И не дай мне бог сойти с ума!

— Видите ли, — продолжал Питер, не обращая внимания на приунывшего Данбара. — Аз есмь… или я был… или я бывало… кто знает, история ли я иль нет? Я — знаменитый комик, но я страдаю от депрессии, от комического недуга, от трагического недуга комика, или от исторического недуга трагического комика, или от фикции трагического недуга всех исторических комиков!

— Прошу тебя, — взмолился Данбар. — Ты меня совсем запутал.

— О, я в антидепрессии, в антидепрессии я, — запел Питер. Он спрыгнул со стула и подхватил Данбара под руку, приглашая его закружиться с ним в танце. — Я в такой антидепрессии, что стал маньяком! — Он вдруг остановился и выпустил руку Данбара. — Громко визжат шины! — продолжал он, имитируя закадровый голос диктора. — Это водитель изо всех сил старается выровнять руль, когда его автомобиль повис на краю пропасти.

— Я видел твое многоликое лицо, — устало проговорил Данбар, — на многих экранах.

— О, я не претендую на уникальность! — заметил Питер с наигранной скромностью. — Я не один такой. Сказать по правде, в 1953 году, когда моя беспечная матушка извергла меня в эту юдоль страданий, в одной только телефонной книге Лондона уже значились двести тридцать и еще один Питер Уокер, так что я не просто не один такой, нас слишком много!

Данбар остановился как вкопанный посреди палаты.

— Но я отвлекся, старичок! — продолжал Питер весело. — Расскажите-ка мне про свою команду врачей!

— Моя команда врачей, — повторил Данбар, хватаясь за спасательный круг знакомого словосочетания, выскочившего из клубка его спутанных мыслей. — Да, да. Накануне того дня, когда я объявил Уилсону о своем решении, доктор Боб, мой личный терапевт, отвел Уилсона в сторону и сообщил, что я переживаю некие «незначительные церебральные явления». Но он добавил, что «причин для излишнего беспокойства нет».

— А какие могут быть причины для излишнего беспокойства, — невольно поинтересовался Питер, — когда есть масса причин для далеко не лишнего беспокойства?

Данбар отмахнулся от него, как от надоедливой мухи.

— Но, — продолжал Данбар, — как считает мой златоуст-лекарь, этот позлащенный змий, этот двенадцатиликий дракон, который давно уже мог стать экспертом в своем деле, ибо его единственным пациентом был я, или твой покорный слуга, или, во всяком случае, не кто иной, как я, Генри Данбар, — заявил он, бия себя в грудь, — Генри Данбар!

— А разве вы не Генри Данбар, канадский медиамагнат? — спросил Питер, как могло показаться со стороны, сгорая от любопытства. — Один из богатейших в мире людей и, вероятно, самый могущественный в мире?

— Да, да, я самый, или я собственной персоной, по крайней мере, это мое имя! Моя грамматика прихрамывает, поскальзывается на некоторых мыслях, крутится, словно попав в водоворот. Так вот, как считает этот негодяй и предатель, мой личный терапевт, было бы лучше свести мои истерики «к минимуму», чтобы моя свита на них не реагировала или, по крайней мере, не делала вид, что относится к ним слишком серьезно.

— Истерики будут доведены до максимума завтра днем, — возвестил Питер, — когда Ураган Генри понесется по Озерному краю. Невольным зрителям рекомендовано заползти в подвалы или приковать себя к утесам.

Данбар замахал руками, словно разгоняя тучи назойливых мух.

— Я… я… О чем это я? Ах да, после учиненной мной сценки ярости Уилсон остался невозмутим, решив, что это самое разумное. Тем временем я заметил яйцо. Его поверхность была выщерблена и помята, но внутри безделушка сделана из чистого золота и не могла разбиться вдребезги, на что я, пребывая в мрачном настроении, понадеялся. Я подбежал к яйцу и обрушил на сводившую меня с ума игрушку всю безжалостную мощь своей ступни, однако изделие оказалось куда более прочным, чем я думал: яйцо выскользнуло из-под моей подошвы, но я ухитрился схватиться за край камина, чтобы уберечь себя от постыдного падения на пол. Я заметил, как верный Уилсон привстал со стула, но вновь опустился на него. Мимолетный шок сбил волну обуявшей меня ярости, но разбередил мою душу.

— «Я старею, Чарли», — сказал я Уилсону, подобрав с пола сувенирное яйцо и подавив в себе ощущение, которое не покидало меня с момента того глупейшего происшествия в Давосе, — ощущение постоянного страха снова споткнуться и упасть, потерять доверие к своему предательскому телу. «Я больше не хочу нести такую гигантскую ответственность, — сказал я, — а девочки позаботятся обо мне, их хлебом не корми — дай только похлопотать о своем стареньком папочке!»