Дама в автомобиле, с ружьем и в очках - [51]

Теперь я могла бы обратиться в полицию и рассказать им все, как есть, и даже вполне вероятно, что мне поверят. Разумеется, одного свидетельства супругов Каравель, моих хороших знакомых, будет недостаточно, полицейские могут заподозрить, что они хотят меня выгородить, но у меня был в запасе и другой свидетель. Последним, кто внимательно рассмотрел меня до того, как я оказалась на станции техобслуживания, был Жан Ле Гевен, в Жуаньи. Он вспомнит, что рука у меня была в порядке, и повязки не было. И тогда все поймут, что я говорю правду.

Еще я подумала: Дани, не может быть, чтобы весь этот заговор был направлен против тебя одной, возможно, даже не ты – истинная жертва. Кто-то постарался изобразить тебя, стать твоим двойником, но все равно остается один непонятный момент, связанный с тобой лишь случайно: «Тандербёрд». Машина принадлежит Каравелям. По сути, это и есть самое важное: труп положили в их машину.

Подумай хорошенько. Нужно было, чтобы в субботу на рассвете на дорогу выехала точно такая же машина. Иначе механик со станции техобслуживания с южным акцентом не перепутал бы. Если бы у нее был другой регистрационный номер, то жандарм на дороге в Шалон обратил бы на это внимание. А может быть, это был тот же самый «Тандербёрд»? Ночью его вывели из гаража Каравелей, а утром поставили на место. Во всяком случае, в эту грязную историю хотели втянуть именно Каравелей.

Но тогда почему женщина выдавала себя за меня, а не за Аниту? Ведь если рассудить, не было никакой вероятности, что я могу отправиться на юг в этой машине.

Какое-то безумие.

Я говорила себе: должно быть другое объяснение. Я никому не могу верить. И в первую очередь Каравелям. В конце концов, чтобы так хорошо сыграть меня, знать, во что я одета, что я левша и вообще всю мою подноготную, подставная Дани Лонго должна быть со мной как-то связана. А с кем я говорила о Цюрихе?

Все это знает Анита. Она чуть ниже меня ростом, да и выглядит немного иначе, но тоже блондинка и прекрасно меня знает. Я не сомневаюсь, что она могла бы копировать какие-то мои жесты, даже мою необычную походку, которая стала весьма специфической после пятнадцати, если не двадцати лет борьбы с близорукостью. Она также смогла бы подражать моей манере говорить, употреблять какие-то свойственные мне словечки и, хотя очень трудно полностью сымитировать чужой голос, по телефону, сославшись на помехи на линии, она могла бы, по крайней мере, создать иллюзию, что она-Дани Лонго, правда, в несвойственном для нее истерическом состоянии. В конце концов, она знакома с Бернаром Торром – мы все втроем работали в одном агентстве, и она знает, какие у меня с ним отношения.

До прошлого года он оставался для меня просто милым мальчиком, оказавшим мне огромную услугу, с ним я время от времени ходила в кино или в ресторан выпить бокал вина и потрепаться. А потом как-то вечером мне надоело разыгрывать из себя Грету Гарбо[46] каждый раз, когда он провожает меня до двери, как будто то, в чем я ему отказываю, стоило его унижения и грустного возвращения восвояси. Я снова села к нему в машину и на сей раз проводила его. Думаю, у него есть и другие девушки, но он никогда их при мне не упоминает, а я молчу о парнях, с которыми могла встречаться. Он остается таким же милым, и в наших встречах изменилось только то, что после ужина, кино или болтовни за бокалом вина мы иногда продолжаем дружеские отношения в постели, что весьма приятно.

Как-то днем в агентстве я склонилась над столом, наблюдая, как Бернар подправляет макет рекламы, и машинально положила руку ему на плечо. В ответ он сделал очень характерный для себя жест. Не прекращая работать, он нежно, по-дружески положил свою левую руку на мою и долго не убирал, словно мы оставались здесь и одновременно унеслись куда-то далеко. Внезапно мне так его захотелось, что я подумала, что прошлое безвозвратно прошло, и вот теперь я по-настоящему влюбилась.

Я помню, как рассказывала про этот эпизод и многие другие глупости Аните несколько месяцев назад в субботу незадолго до Рождества. Мы встретились в отделе игрушек «Галери Лафайет», около часа сидели в бистро возле Оперы и пили кофе со сливками. Она смеялась и подтрунивала надо мной: «Бедная моя крошка, я еще до тебя прошла через кровать Бернара. А вообще-то ты мне подала мысль. Надо будет ему позвонить в ближайшие дни». Мне стало не по себе, но я тоже засмеялась. Она добавила: «Мы могли бы сыграть партию втроем, раз вчетвером тебе не нравится». Я видела по ее глазам, чувствовала по ее смеху, что она нарочно хочет растравить себя, что, по крайней мере, для нее прошлое никогда не станет прошлым и что она навсегда сохранит неприязнь ко мне. А потом, загораживаясь локтем, словно защищаясь, она произнесла тем жеманным тоном, который меня всегда раздражал: «Ты снова меня побьешь?» Я взяла сумку, собрала пакеты из «Галери Лафайет» и встала. С искаженным лицом, побледневшим, несмотря на макияж, она схватила меня за руку: «Прошу тебя, Дани, не бросай меня так демонстративно, у всех на глазах. Ты разве не понимаешь, что я пошутила?» Я подождала ее. Уже на улице, с дежурной улыбкой, как принято в 16-м округе