Дама в автомобиле, с ружьем и в очках - [27]

В Шалоне уже начали украшать улицы к празднику трехцветными флажками и гирляндами электрических лампочек. Она пересекла весь город до набережной Соны. Прямо перед ней были острова, и на одном из них, самом большом – здания, похожие на больницу. Она въехала на тротуар прямо у реки, выключила мотор и подфарники.

Какое странное чувство, будто она все это уже видела, уже когда-то пережила. Лодка на черной воде. Огни кафе на противоположной стороне улицы. Даже неподвижный и теплый «Тандербёрд» в ряду других машин, стоящих здесь, в Шалоне летним вечером, только усиливал это чувство, что ей точно известно, что случится в следующее мгновение. Наверное, это от усталости, от того, что весь день нервы напряжены до предела, а то и от всего вместе.

В следующее мгновение она сняла косынку, тряхнула волосами, перешла улицу, ощутив наслаждение от ходьбы, вошла в залитое светом кафе. Барьер[34] пел о своей жизни под аккомпанемент звоночков электрического бильярда, посетители рассказывали о своей, хотя их трудно было расслышать, и ей тоже пришлось повысить голос, чтобы спросить у кассирши, где находится отель «Ренессанс».

– На улице де Ла-Банк; сначала идите прямо, потом налево, но хочу вас предупредить – там недешево.

Она заказала сок, потом решила, нет, ей нужно взбодриться, и выпила очень крепкого коньяка, который разлился жаром по всему телу, до самых век. На ее стакане были нанесены мерные деления в виде розовых поросят разных размеров. Она оказалась самым маленьким поросеночком. Кассирша поняла, о чем она думает, мило рассмеялась и сказала:

– Не переживайте, вы и так хороши!

Дани не решилась заказать вторую порцию, хотя ей хотелось. Она взяла с прилавка пакетик соленых крендельков, погрызла один, пока искала на табло музыкального автомата кнопку с именем Беко[35]. Она выбрала «Наедине со своей звездой», и кассирша сказала, что на нее эта песня тоже сильно действует, прямо досюда пробирает, и постучала пальцами по груди, там, где сердце.

Когда Дани вышла в ночной Шал он, в лицо дул свежий ветерок, и она немного прошлась. Стоя у реки, она сказала себе, что ей теперь совсем неохота идти в «Ренессанс». Ее подмывало бросить в воду пакетик с крендельками, который она держала в правой руке, что она и сделала. Ей хотелось спагетти, хотелось ощущать легкость, быть в Каннах или где-то еще в том воздушном платье, которое она купила в Фонтенбло, или совсем голой оказаться в объятиях какого-нибудь славного парня, с которым она чувствовала бы себя уверенно, тоже голого, и он бы целовал и целовал ее без конца. Как тот, первый, из-за которого она теперь никого не могла полюбить. Они познакомились, когда ей было двадцать (а встречались они два года, до ее двадцати двух), но у него уже была, как говорится, налаженная жизнь – жена, которую он по-прежнему отчаянно любил, мальчуган, она мельком видела две его фотографии. Господи, до чего она устала, интересно, который теперь час?

Она вернулась к машине. Вдоль набережной росли сорняки, которые называют ангелика – ангелочки. Стоит подуть на них, как она делала ребенком, и в воздух разлетаются белые, невесомые пушинки, словно на обложке словаря Ларусс.

Она сорвала один, но дунуть на глазах у прохожих не осмелилась. Как ей хотелось бы встретить на своем пути ангела, ангела-мужчину, бескрылого, но красивого, спокойного и веселого, именно такого, каких опасалась Глав-Матушка, но чтобы он охранял ее всю ночь в своих объятиях. И что тогда будет? Завтра она забудет свой дурной сон, они помчатся вместе на юг на Птице-громовержце. Но хватит болтать чушь!

Обычно ее молитвы плохо исполнялись, но сейчас, когда она открыла дверцу машины, впору было закричать. Ангел или нет, но он действительно сидел в ее машине – совершенно незнакомый, скорее темноволосый и высокий, похожий на шпану, удобно расположился на водительском сиденье, включил радио, во рту сигарета с фильтром – из пачки, оставленной на приборной панели, – ноги закинуты наверх, подошвы мокасин упираются в ветровое стекло; кажется, ее ровесник, светлые брюки, белая рубашка и свитер под горло. Он презрительно посмотрел на нее большими карими глазами и произнес глухим, довольно приятным голосом, в котором проскальзывали нотки раздражения:

– Ну и копуша же вы! Давно пора ехать!

Филипп Филантери по прозвищу Жулик-Жулик – поскольку два жулика всегда лучше, чем один, – был наделен, по крайней мере, одним безусловным достоинством: он знал, что, как только умрет, настанет конец света, поэтому все остальные люди в расчет не идут, и не стоит даже ломать себе голову, стараясь понять, для чего они существуют, а вообще-то нужны они только для того, чтобы снабжать его всем необходимым, и только дурак будет ломать себе голову, поскольку умственные усилия мешают сердечной деятельности и могут сократить продолжительность жизни – те шестьдесят или семьдесят лет, сколько он собирается прожить.

Со вчерашнего дня ему было двадцать шесть лет. Воспитывался он у монахов-иезуитов. Смерть матери несколько лет назад была единственным событием в его жизни, причинившим ему боль, которую он испытывал до сих пор. Он работал репортером в одной эльзасской газете. В кармане у него лежал билет на пароход в Каир, контракт с тамошним радио и практически ни единого су. Он полагал, что женщины, которые уступают мужчинам уже самим фактом, что они женщины и не требуют от них больших интеллектуальных затрат, – самая лучшая компания для такого парня, как он, которому необходимо питаться два раза в день, периодически заниматься сексом и оказаться в Марселе до 14 июля.