Дама в автомобиле, с ружьем и в очках - [29]

Будь это утро, к тому же не субботнее, он зашел бы в любую социальную квартиру, нашел бы замученную жизнью, недооцененную домохозяйку, приверженку де Голля, – дети в школе, муж на службе. Он начал бы с интервью для газеты «Лионский прогресс», а закончил бы в супружеской постели, она бы потом объяснила мужу, что потеряла кошелек в магазине «Юнипри». Или же он сам зашел бы в «Юнипри» и закадрил продавщицу, но днем в субботу у них по горло работы: кассирши без конца ошибаются, покупатели бестолковые – не стоит даже пытаться.

Около пяти, потрепавшись с бельгийскими туристами, которые, увы, возвращались домой, он сказал себе: приятель, на сей раз ты полностью на мели, и дело кончится тем, что придется отдубасить какого-нибудь водителя грузовика, отца четверых детей, и все в таком роде. Перед тем как утром 14 июля сесть на корабль в Марселе, он собирался заехать в Кассис. У него там был приятель – владелец гаража, который раньше жил в Меце, а сейчас мог бы взять его на буксир. Сегодня 11-е. Такими темпами он попадет в Марсель только к концу месяца.

Ему пришла в голову мысль, не слишком гениальная, чего греха таить, но все равно это лучше, чем ничего: конец занятий в лицеях и коллежах. Он прошел не одну улицу, еле волоча ноги, когда вдруг сообразил, что уже каникулы и школы закрыты.

И все-таки отыскал коммерческие курсы для девушек, которых поджидали мамаши. Больше всего его бесил чемодан, он с ним выглядел просто деревенщиной.

Когда птички разлетались, глаза слепило солнце, стоявшее над заводской крышей, и он с трудом выбрал ту, которую искал. Это была высокая полноватая блондинка, со звучным смехом и громким голосом; под мышкой – стопка книг, перетянутых кожаным ремешком. Он дал бы ей шестнадцать лет из принципа, дать меньше ему не позволяла гордость. Вперед. Она шла в окружении подружек, с которыми по очереди расставалась на каждом перекрестке после долгих прощаний. Он узнал, что фамилия ее Граншан, потом узнал, что зовут Доменика. Она заметила, что он идет за ними следом. Время от времени он встречался с ней глазами – голубыми, глупыми, потом она переводила взгляд на его чемодан.

Она рассталась с последней подружкой возле стадиона на улице Гарибальди. Он поймал ее за руку, сказал только: «Доменика, я живой человек, и вы должны меня выслушать», – потом тут же отпустил ее, до смерти перепуганную, а сам уселся на невысокое ограждение, идущее вдоль футбольного поля. Она поколебалась полминуты и подошла к нему. Он сказал, глядя куда-то в сторону, что любит ее уже вечность и при этом ненавидит: над ним из-за нее смеялись, он подрался и потерял работу, но, прежде чем уехать, он должен рассказать ей, даже если она тоже будет над ним смеяться, что он чувствует с тех пор, как впервые ее увидел, – короче, нес, что приходило в голову. Потом он взглянул на нее, она вскочила, потрясенная, раскрасневшаяся, но больше его уже не боялась. Он постучал ладонью по ограждению, приглашая сесть рядом, спрашивая себя, сколько у нее при себе денег или сможет ли она их достать и сколько времени на это уйдет.

У нее в кармане школьного пиджака оказалось две купюры по десять франков и пятифранковая монетка, нечто вроде амулета. Она отдала их ему три часа спустя в унылом коридоре своего дома, пропахшем капустой. Она тихонько плакала, называла его Жоржем, так он ей представился, целовала его сжатыми, неумелыми, солеными от слез губами. У него было ощущение, что он совершает убийство, он злился на себя – на такое можно пойти ради двух тысяч, обещал никогда не уезжать, ждать ее завтра днем возле памятника. Поднявшись по лестнице, она обернулась к нему в последний раз с дурацким выражением лица, полным надежды на счастье, он сказал себе снова, что, черт возьми, ему тоже никто не дарил подарков, что его говнюк папаша тоже всю жизнь держал его мать за дебилку, а ведь как-никак это его мать. К черту и наплевать.

Он купил в закусочной гамбургер, глядя в ночную тьму по ту сторону окна. Это было на набережной, продолжении набережной Мессанжри. Он долго сидел там, потому что идти куда-то в другое место было намного дороже, а он знал по опыту, что, когда наступает ночь, нужно уметь упрямо, неподвижно ждать, а если начнешь суетиться, то можешь пропустить счастливую звезду. Около одиннадцати, когда он доедал второй гамбургер и допивал второй стакан вина, он увидел, как на набережной остановился белый «Тандербёрд», внутри он разглядел только зеленую или синюю косынку, номера у машины были парижские. Он сказал себе, что это очень вовремя.

Когда он вышел на улицу, из автомобиля вышла молодая женщина – высокая, одетая в белое. Она развязала косынку, золотистые волосы засверкали в свете фонарей на берегу реки. Левая рука у нее была перевязана. Она перешла улицу и скрылась в кафе неподалеку. Ему понравилась ее походка – вкрадчивая и одновременно расслабленная.

Прежде чем пойти посмотреть, что происходит в кафе, Филипп тоже перешел улицу, только в противоположном направлении, покрутился вокруг машины, чтобы убедиться, что внутри никого нет. Машина была пустая. Он открыл дверцу со стороны водителя. Салон впитал запах духов дамы. На приборной доске он обнаружил пачку «Житан» с фильтром, вытащил одну, зажег от прикуривателя, открыл сперва бардачок, затем лежащий сзади чемодан: две пары нейлоновых кружевных трусиков, светлое платье, брюки, раздельный купальник, ночная рубашка, тоже пахнущая духами, хотя все остальное пахло новым. На всякий случай он тоже поставил свой чемодан в машину.