Дальше некуда! - [29]

– Очень красиво, правда? – любезно осведомляюсь я и шагаю через порог.

Можно подумать, что биржевик сел на улей, спутав его с пуфом, так он подскакивает.

Он похож на затравленного зверя. Надо его понять: избушка не имеет другого выхода, кроме низкой двери, а в ней стоит Сан-Антонио со шпалером в руке.

– Кто вы такой? – спрашивает он. Он не может меня узнать из-за моей шапки, солнечных очков и из-за того, что я стою против света.

– Вы перестали узнавать старых приятелей, Бержерон? Должно быть, мой голос вызывает у него какие-то воспоминания. Он у меня просто неподражаем: какая теплота (сорок градусов по Цельсию), какой тембр! А сила! Уверен, после Карузо... Ну ладно, замнем для ясности, я здесь не затем, чтобы себя расхваливать.

– Кто вы? – квакает он.

Я делаю шаг вперед, чтобы подставить свое мужественное лицо свету очага, потом снимаю очки. Бизнесмен снова подпрыгивает.

– Комиссар... – бормочет он.

– Ну да, – весело подтверждаю я. – Любуетесь огоньком, месье Бержерон?

– Я...

– Вы?

– Это были старые лыжи...

– Из тех новых, что вы получаете дважды в день? Вижу, он бледнеет.

– Думаю, самое простое для вас – это начать колоться. Место, конечно, не самое удобное, но природа имеет свой шарм. По крайней мере, здесь нам будет спокойно.

– Но я... клянусь вам, что я...

Не переставая держать его под прицелом шпалера, я нагибаюсь и поднимаю с пола крепления, которые Бержерон снял, прежде чем сжечь лыжи.

Когда я поднял одно из них, биржевик пытается броситься ко мне, но моя пушка быстро останавливает его порыв.

– Спокойнее, мой дорогой друг, спокойнее! Я беру топорик, которым он рубил лыжи, и несколько раз бью им по креплениям, после чего отступаю на шаг, чтобы взглянуть на рубцы.

– Браво, – говорю, – так я и думал. Хромированное золото. Обычно туфту пытаются выдать за сокровище, а у вас все наоборот.

Больше я ничего сказать не успеваю. Горящая деревяшка приземляется на угол моего портрета. Ожог хлещет по правой щеке. Боль настолько сильная, что несколько секунд я не способен реагировать. Прижимаю руку к лицу. Чувствую, меня толкают, пушку вырывают из руки. Это было нетрудно, потому что я держал ее только одним пальцем, а остальные прижимал к обожженной щеке.

– Ни с места, или я выстрелю! – бросает Бержерон.

Судя по голосу, он вполне способен это сделать. Я опускаю руки вдоль тела и смотрю на биржевика. Он уже поднял крепления и сунул их в нагрудный карман своей куртки. От этого у него возник тяжелый горб, который тянет одежду вперед. Этот горб вызывает в памяти полишинеля – не хватает только дурацкого колпака, без которого трудно представить эту куклу.

Теперь он надевает лыжи, застегивая крепления одной рукой, на ощупь, потому что смотрит на меня, держа на мушке револьвера.

Закончив, он берет одну из моих лыж и бросает ее вниз по склону, потом убирает пушку в карман и берет палки.

– Вы делаете ошибку, – говорю я довольно растерянным тоном. – Этот вестерн только ухудшит ваши дела, старина.

Он не отвечает и срывается с места.

И тут, ребята, я хочу немного рассказать о Сан-Антонио. Рассказать о том, как комиссар играет в супермена.

Забыв про ожог на лице, я бросаюсь к оставшейся лыже, в мгновение ока надеваю ее и на одной бросаюсь вдогонку за той, которую мерзавец Бержерон столкнул в долину.

По невероятно счастливой случайности моя лыжа воткнулась в невероятно большой сугроб всего в сотне метров. Схватить ее и надеть просто детская игра.

Делая все это, я не теряю из виду Бержерона. Я сразу понял его замысел. Вместо того чтобы гнать к Куршевелю, он несется к подъемнику Пралонга и оказывается около него с жутким отрывом от меня. Люди стоят в очереди, но он их расталкивает и хватается за брус.

Не знаю, что он сказал служащему дороги, но для него это прошло хорошо. Он начинает подниматься по склону, как муха по бутылке молока.

Мой ход.

Подъезжаю. Лыжники, понявшие мое намерение, пытаются мне помешать и с трогательной синхронностью орут: «В очередь!» (музыка и слова народные). Но вы же меня знаете. Одним ударом плеча я отбрасываю в сугроб вставшего у меня на пути старого гриба, которому не то что на лыжах кататься, стоять без посторонней помощи и то трудно. Он роняет в снег свою вставную челюсть эпохи Ренессанса и остается ждать весеннего таяния снегов, чтобы подняться на ноги, а Сан-Антонио тем временем уноситс на подъемнике.

Ищу глазами Бержерона. Он находится в пяти лыжниках впереди меня. Это не страшно. За время подъема я перевожу дыхание и собираюсь с мыслями. Этому умнику в любом случае конец. Вот только мне не нравятся его отчаянные поступки.

Поднявшись на вершину, Бержерон снова устремляется вниз, на этот раз в сторону Бель-Кота. Он отличный лыжник. Ну, положим, в сборную Франции его бы не взяли, но все равно здорово гонит. Когда я в свою очередь слезаю с подъемника, он уже превратился в маленькую черную точку. Тогда я меняю тактику. Мои палки рубят снег, как топор дерево. Я спускаюсь шуссом. И черт с ним, если свалюсь. Я не могу позволить этому уроду уйти от меня.

По моим прикидкам я сократил разрыв между нами на несколько метров, но он все равно далековато.