Дальний умысел - [26]

— Там и есть-то, пожалуй, будет особенно нечего после того, как мы его встретим, — мрачно заметил он. — Если сделаем по-вашему, дело может круто обернуться.

— Чем круче, тем лучше. Вот когда моя штопаная супруга с ним разберется, тут он поймет, где круто, где полого. Представляете, на ком теперь она, чертова баба, заклинилась.

— Не представляю, — сказал Макморди.

— На медведях.

— На медведях? — переспросил Макморди. — Не может быть. Как это все-таки, а? На кого другого, а на медведей я бы в случае чего даже не подумал. У одной моей знакомой, правда, была немецкая овчарка, но…

— Да не то! — рявкнул на него Хатчмейер. — Вы, Макморди, все-таки полегче — о жене моей речь, а не о какой-нибудь шлюшонке. Имейте к ней уважение.

— Вы же сами сказали, что она заклинилась на медведях, вот я и подумал…

— С вами, Макморди, та беда, что вы не думаете. Ну, заклинилась, ну, на медведях. Это же не значит, что медведи на ней заклинились. Если женщина на чем-то заклинивается, при чем тут секс? Секс тут ни при чем.

— Не знаю. Я говорю, знал я одну женщину…

— Ну и знакомые у вас, Макморди. Женились бы лучше на порядочной.

— Я и так женился на порядочной. Я по бабам не бегаю. Не тот завод.

— Так принимайте зерновытяжку и витамин «Е», я же принимаю. Вот где подъемная сила. О чем мы говорили?

— О медведях, — причмокнул Макморди.

— Бэби заклинилась на экологии и стала беспокоиться насчет среды. Начиталась, что, мол, животные не хуже людей и вообще. Один такой Моррис написал книгу…

— Морриса я читал, — вставил Макморди.

— Да это не тот Моррис. Этот Моррис работал в зоопарке, возился там с голой обезьяной, вот про нее и написал. Побрил он ее, что ли, хрен его знает. А Бэби прочла — и здрасьте, накупила медведей и прочей сволочи: пусть, мол, бегают. Медведей кругом развелось что собак нерезаных, соседи стали жаловаться, а я как раз подал в яхт-клуб. Нет, Макморди, эти бабы, я вам скажу, у меня вот где сидят.

Макморди пребывал в замешательстве.

— Ежели этот Моррис повредился на обезьянах, так зачем же миссис Хатчмейер медведи? — спросил он.

— Да не голых же обезьян, честное слово, разводить в Мэне! Какой прок! Передохнут после первого снегопада, а надо, чтобы все было как в природе.

— Не знаю, чего тут природного, когда медведи по двору шляются. Я в природе такого не видел.

— Вот и я Бэби сразу сказал. Если, говорю, хочешь завести голого орангутанга — заводи, пес с тобой, а медведей — это извините. И знаете, что она мне на это? У меня, говорит, и так в доме уже сорок лет живет голый орангутанг, а медведей, говорит, надо оберегать. Оберегать? Каждый весом в триста пятьдесят фунтов — и его оберегай? Нет, уж если кого оберегай, так это меня.

— И что же вы сделали? — спросил Макморди.

— Купил пулемет и сказал ей, что первого же медведя, который вопрется в дом, разнесу в клочья. Ну, медведи как-то это дело раскусили, подались в лес, и теперь у нас тихо.

На море тоже было тихо, когда Пипер проснулся утром в плавучем отеле; но поскольку зрелые годы его жизни прошли по приморским пансионам с видами на Ла-Манш, то он и не слишком удивился. Правда, обстановка была куда лучше, нежели в номере Гденигльского пансиона, однако Пипер не обращал внимания на то, что его окружает. Главное. — писать, и на корабле писание продолжалось. Утром он писал за столиком в своей каюте, а после обеда возлежал с Соней на солнечной палубе, обсуждая жизнь, литературу и «Девства ради помедлите о мужчины» сквозь легкую дымку счастья.

«Впервые в жизни я поистине счастлив, — сообщил он своему дневнику и будущим исследователям, которые некогда вникнут в его частную жизнь. — Отношения с Соней придали моей жизни дополнительное измерение и раздвинули в моем уме представление о зрелости. Можно ли это назвать любовью — покажет время, но разве не достаточно уже и того, что наши личности столь взаимосочетаемы? Я сожалею лишь о том, что нас сблизила такая человечески несостоятельная книга, как „Деврадпомомуж“. Но как сказал бы Томас о Манн с одному ему присущей символической иронией: „Всякое облако подбито серебром“ — и невозможно с ним не согласиться, О, если бы случилось иначе! Соня требует, чтобы я перечел книгу и освоил ее слог. Меня это очень затрудняет — оттого, что мне надо казаться автором, и опасаюсь к тому же, как бы стиль мой не ухудшился от такого чтения. Однако же, задача есть задача, и „Поиски утраченного детства“ идут отнюдь не хуже, чем могли бы в нынешних трудных условиях».

И много еще чего в том же роде. Вечерами Пипер настоятельно читал вслух свеженаписанные главы «Поисков» Соне, которая предпочла бы танцевать или играть в рулетку. Пипер такого легкомыслия не одобрял, Оно не было слагаемым опыта, образующего осмысленные отношения, на которых зиждется высокая литература.

— А где же действие? — спросила Соня однажды вечером, когда ей были зачитаны итоги дневного творчества. — Как-то у тебя в романе ничего не происходит. Одни описания и раздумья.

— В медитативном романе действенна мысль, — парировал Пипер, в точности воспроизводя текст «Нравственного романа», — Лишь незрелый ум находит пищу во внешней активности бытия. Наши мысли и чувства суть формы протяжения нашей самости, а именно человеческая самость создает великие жизненные драмы.