Сэр Джайлс Линчвуд, член парламента от Южного Уорфордшира, расположился у себя в кабинете и закурил сигару. В саду за окном цвели тюльпаны и примулы, на лужайке копошился дрозд, а в безоблачном небе сияло солнце. Вдалеке виднелись утесы, между которыми бежала река Клин. Клинская теснина.
Но красоты природы не трогали сэра Джайлса. Он размышлял совсем о других материях: о деньгах, о миссис Фортби, о разладе между мечтой и действительностью. Да и вид из окна не так уж радовал глаз: среди красот природы затесалась леди Мод, а у какого человека в здравом уме повернется язык причислить ее к красавицам? Грузная, дюжая – кто-то очень метко назвал ее «роденовской женщиной». Впрочем, собрав всю свою беспристрастность, на какую он был способен после шести лет супружества, сэр Джайлс признавал: есть в этой монументальности и что-то привлекательное. Вообще он не слишком щепетильничал насчет внешности. Он и капитал-то нажил благодаря способности разглядеть выгоду за самым невзрачным фасадом и мог с полным правом похвастаться, что ни один домовладелец в Лондоне не вышвырнул на улицу столько неплатежеспособных жильцов, сколько он. То, что леди Мод не красавица, еще полбеды. Семейную жизнь сэра Джайлса омрачало другое: его бесил характер жены, ее невероятный гонор. И еще мысль, что ему суждено до конца своих дней жить с супругой, от которой не уйти, в доме, который не продать.
Мод, урожденная Хэндимен, всю жизнь провела в родовом гнезде, в Хэндимен-холле. Это был огромный, просторный особняк: двадцать спален, бальный зал с покоробившимся полом, водопроводная система, от которой ценители технических раритетов просто млели, а сэр Джайлс по ночам не мог уснуть, центральное отопление, которое прежде пожирало тонны угля, а теперь поглощало мегагаллоны мазута. Построенный в 1899 году и обставленный чудовищной мебелью во вкусе того времени, Хэндимен-холл призван был возвестить миру, что Хэндимены вышли в знать. Правда, ненадолго. Своим взлетом они были обязаны тому обстоятельству, что будущий король Эдуард VII [1], дважды гостивший в Хэндимен-холле, по ошибке принял миссис Хэндимен за горничную (в присутствии члена королевской фамилии у бедняжки от робости язык отнимался). Дабы загладить нечаянную монаршую провинность – а также за оказанные услуги, – ее супругу Бальстроуду был дарован титул пэра. Но слава Хэндименов быстро померкла и сменилась полной безвестностью, в каковой они пребывали и по сию пору. Вознесясь к славе на гребне пивной волны – в свое время хэндименовское светало; хэндименовское тройное и хэндименовское западное пользовались широкой популярностью, – Хэндимены пристрастились к коньяку. Первый граф Хэндимен, ревнивый муж и, понятное дело, рьяный республиканец, умер очень некстати: он вошел в историю как первый покойник, чьим родственникам пришлось платить разорительный налог на получение наследства, только что введенный Ллойд Джорджем. Его старший сын Бартоломью не намного пережил отца: домогательства налоговых инспекторов произвели на него такое впечатление, что он выпил две бутылки отцовского монпелье три шестерки и отдал Богу душу.
Первая мировая война окончательно расстроила состояние Хэндименов. Второй сын Бальстоуда Бутройд вернулся из Франции с обожженным ртом и языком – решил успокоить нервы перед атакой и по ошибке хлебнул аккумуляторной кислоты. Отныне для него все напитки были на один вкус, поэтому, вознамерившись вернуть хэндименовскому пиву довоенное качество и славу, он достиг противоположного результата. Лишь теперь можно было сказать, что пивоварня Хэндименов по праву именуется «Исключительным поставщиком Его Королевского Величества», ибо в двадцатые-тридцатые годы спрос на хэндименовское пиво упал настолько, что поставлять его было бы больше и некуда, если бы не дюжина пивных Уорфордшира, которые по договору обязаны были торговать только этим сортом. Завсегдатаи поневоле пили отвратительную бурду Бутройда, чтобы засвидетельствовать свою преданность роду Хэндименов. Прочим же заведениям магистры (одним из которых был сам Бутройд) не давали разрешения на торговлю спиртным. К тому времени семье приходилось тесниться в одном крыле огромного особняка, и когда началась вторая мировая война, ликующие Хэндимены предоставили остальное здание в распоряжение Военного министерства. Бутройд записался в войска местной обороны, созданные на случай вторжения немцев, и вскоре приказал долго жить. Поместье перешло к его брату Базби, отцу Мод. Сначала в особняке поселился начальник штаба генерала де Голля и все бойцы вооруженных сил «Свободной Франции» [2] в их тогдашнем составе, а потом в усадьбе разместился лагерь для военнопленных итальянцев. Между тем четвертый граф Хэндимен, обратившись к прежним рецептам приготовления пива, сделал все возможное, чтобы фирменный напиток Хэндименов обрел былую популярность. Заодно он употребил все свое влияние, чтобы выбить из Военного министерства непомерно высокую плату за здание, в котором министерство в общем-то и не нуждалось. Так ему удалось поправить состояние семейства.
Именно это влияние, влияние Хэндименов, внушило сэру Джайлсу мысль, что было бы весьма недурно жениться на леди Мод и благодаря ей получить место в парламенте. Сейчас, задним числом, ему казалось, что овчинка не стоила выделки. Он прекрасно понимал, что вступает в брак по расчету, однако со временем обнаружились обстоятельства, которые в его расчеты никак не входили. Казалось бы, женщине с наружностью Мод не пристало привередничать насчет секса, но не тут-то было. Сэр Джайлс вспоминал медовый месяц в Коста-Брава с горечью, если не сказать с болью. Ну и удивила же она его! Когда он попросил привязать его к кровати и посечь, супруга взялась за дело с таким рвением, что вопли новобрачного были слышны за четверть мили и на другой день сэру Джайлсу пришлось, сгорая от стыда, объясняться с управляющим гостиницы. Всю дорогу домой он вынужден был стоять. С тех пор чувствовал себя в безопасности только в отдельной спальне, а душу отводил в квартире миссис Фортби в Сент-Джон Вудз, где до таких крайностей не доходило. Но самое скверное, о разводе не могло быть и речи. Чтобы стать законным владельцем Хэндимен-холла и поместья, сэру Джайлсу пришлось уплатить жене сто тысяч фунтов, а в брачном договоре имелся пункт, согласно которому в случае его смерти при отсутствии наследников или же в случае развода по причине нарушения им супружеского долга дом и поместье возвращаются к леди Мод. Сэр Джайлс был богат, однако платить за свободу сто тысяч фунтов – это было уж чересчур.
