Дальние снега - [10]
Много ли это — пятьдесят четыре года? Он всего на год моложе Петра, но проживет еще лета неисчетные. И будет не только вершить судьбы людей, но и в городки играть, париться в мыльне, блаженствовать, когда станут его тереть мочалкой, сечь веником, обдавать то ледяной, то горячей водой… А самое главное — приумножить власть и богатства. Будет, как всегда, рисков, удачлив, и — да сгинут недруги! Одним даст ногой под зад, пошлет бить сваи на Мойке, другим — вредным оболгателям — вырвет языки.
Знайте тестя императора!
Остерман
На второй день после смерти Екатерины императором провозгласили Петра II и ему принесли клятву: «Во всем живота своего не щадить, быть послушными рабами и подданными». Целовали на том крест спасителя, а вельможи учиняли подпись…
Меншиков, под предлогом ремонта Летнего, перевез немедля отрока в свой дворец, назвав его отныне Преображенским.
Мальчишку следовало держать под неусыпным присмотром и отгородить от всех, кто попытается на него дурно влиять.
Но кого приставить воспитателем к престолонаследнику?
Его учителя математики, арапа Абрама Петрова[3], светлейший недавно упрятал в Сибирь. За что? Может быть, за то, что ладил Ибрагимка с генералом Минихом, — его же светлейший терпеть не мог. А может быть, не хотел видеть рядом предполагаемый молчаливый укор себе — уж больно много знал о нем арап.
Ведь вот бывает трудно объяснимая неприязнь. Когда все в человеке противно: походка, улыбка, звук голоса, выражение лица. Он тебе вроде бы ничего плохого не сделал, но ты подозреваешь, что может сделать или в мыслях осуждает тебя, и ты считаешь его своим подспудным врагом и приносишь ему неприятности загодя. Светлейшему не нравилось даже то, что в доме Ибрагимки по ночам горел свет, — не доносы ли пишет своему дружку, мерзкому Девиеру?..
Нет, лучше такого загнать подальше, пусть его морозы пощиплют, авось теплее глядеть станет. И погнал, дважды вдогонку посылая указы, один другого жестче, не отвечая на письма арапа: «Прошу покорственно — не погуби до конца имени своего ради… Уповаю на великое изливаемое милосердие… Я нищ, сир, беззаступен, помилуй, бью челом многоскорбно, упадаю к ногам, защититель сиротам и вдовицам, мой особливый благодетель!» Как же — защитил!
…В пестуны Петру надо подыскать надежнейшего человека. Меншиков долго перебирал имена и наконец остановился на сорокалетием Генрихе Иоганне Фридрихе Остермане — умном, тишайшем муже, тайном советнике, управляющем иностранной почтой. Главное — покорливый этот Остерман, рога не подымет, из рук Меншикова получил пост вице-канцлера, сам же в фавор не втирался.
Сын вестфальского пастора, Остерман когда-то учился на богословском факультете Иенского университета, но бежал после дуэли в Амстердам. В России появился он более двадцати лет назад мичманом на галерах. Очень быстро постигнув русский язык, искусство писать письма, он вскоре стал секретарем вице-адмирала Крюйса, переводчиком в Посольской канцелярии. Сопровождал Петра в Прутском походе и вел переговоры с турецким визирем; затем — со шведами, стал незаменимым секретарем царя.
Так и шел вверх по лестнице мелкими шажками, вроде бы не сам, а втаскивали его, подсаживали, потому что надобен был: знал множество языков, как никто другой умело сочинял бумаги, указы, хитрые ответы. Даже составил «Табель о рангах», которой Петр особо дорожил.
На рожон Остерман никогда не лез. Если требовалось подписать опасную бумагу, отговаривался, мол, подагра руку свела; пропускал «по болезни» заседание Верховного тайного совета, коли там надо было сказать трудное «да» или «нет». Умел, много говоря, ничего не сказать.
Женившись на свойственнице царя Марфе Ивановне Стрешневой из старого, уважаемого рода, стал Андреем Ивановичем. Про себя называл он жену, подтрунивая, не иначе как Марфушкой, но… побаивался ее. Хотя денежные обстоятельства Остермана были порой не блестящи и он, правда, сгущая краски, рассказывал то одному, то другому о бедном своем состоянии, о том, что хлеба насущного не имеет, взяток никогда не брал. Сие установил правилом и чрез него никогда не переступал. Он хотел слыть бескорыстным. Пусть говорят о неподкупной честности Андрея Ивановича, тем набавляя ему цену.
Работать он умел не покладая рук, даже дома, при свечах, продолжал трудиться.
…Свою роль при малолетнем императоре Остерман понял с полуслова светлейшего.
— Будешь верен, — сказал ему князь с глазу на глаз, — царски одарю. Начнешь лукавить — колесую!
Остерман пужливо поежился — страх-то божий! — за что недоверие благодетеля? А внутренне усмехнулся: «Кто еще кого колесовать сумеет!»
При дворе даже не подозревали, какие страсти честолюбца обуревают Остермана, но честолюбца, предпочитающего в одиночку торжествовать победу. Его героем был Людовик XI, который сказал однажды: «Если бы я знал, что мой колпак догадывается о моих мыслях, я бы немедля сжег его».
Андрей Иванович был суховат, уклончив в беседах, в явные свары не совался, умел вызывать у себя, если считал полезным, послушную тошноту, слезы на глазах, умел проиграть в карты нужному человеку.
Лавируя между враждующими группами, он во всех случаях извлекал для себя пользу.
