Дальние снега - [11]
Никто не знал, скольких ввел тишайший, милейший, обязательный Андрей Иванович исподволь в застенок, скольким, словно бы невзначай оговаривая, проложил путь в Сибирь, как умело хоронил неугодные прошения.
Наедине с собой Остерман не верил ни в бога, ни в черта, ни в доброту, ни в совестливость, а порядочность считал выдумкой.
Обычно он прятал глаза и лишь иногда незаметно ощупывал взглядом лицо будущей жертвы своего обманного любительства. Но стоило ему почувствовать чужой взгляд, как навстречу тому шла лучистая, стеснительная улыбка покладистого, скромного, очень старательного и трудолюбивого человека, всецело поглощенного государевой службой.
После разговора со светлейшим Остерман понял: время! Решающая, хотя и смертельно опасная, игра стоила свеч. Чего ждать от Меншикова? Благодетельства хозяина холопу — не больше. Но и сам-то этот хозяин как ни заигрывает со вчерашними недругами, а долго не продержится. Утратил опоры. Это явственно. Теперь надо подыграть родовитым, войти к ним в доверие. Властвовать, разъединяя противников.
Для Остермана было все едино, кто у кормила, лишь бы сам он продолжал владеть тайной властью, был истинным вершителем судеб. Остерман чутким нюхом безошибочно определял, кто берет верх, чья чаша весов перетягивает, где надо подтолкнуть ее вниз, а где попридержать. Он плел разом несколько интриг, припасая козыри и всегда оказываясь победителем.
Из канцелярии, где происходил разговор с Меншиковым, Остерман отправился пешком — дом был недалеко. Захотелось охладить разгоряченное лицо, остудить мысли, продумать все до конца. Шел семенящей походкой, ссутулившись, в глубокой задумчивости. Со стороны казалось, что вот-вот остановится, как механизм, у которого кончился завод. Остановится, чтобы окончательно что-то додумать. Неряшливая одежда, расплывшееся бабье лицо с двойным подбородком не привлекали внимания прохожих. Его можно было принять за мелкого канцеляриста с воспаленными от долгого чтения веками, только что получившего нагоняй и переживающего разнос начальства.
Вспомнив, что дома, в мюнц-кабинете, его ждет новая заветная монета в коллекции, монета, ради которой посылал своего человека в Голландию, Остерман ускорил шаги. А как появилась у него недавно единственная в мире монета с изображением Петра II, отныне его воспитанника! Отчеканенные образцы были доставлены светлейшему, но не понравились ему, и он приказал их переделать. Узнав об этом, вице-канцлер поспешил на Монетный двор, успел купить уцелевший экземпляр неудавшегося рубля.
И еще одна страсть владела Остерманом — книги. Его библиотека по праву считалась самой крупной в Питербурхе и была не для украшения дома, а для пользования. В ней соседствовали книги по медицине, математике, юридическому праву, политике. Рядом с фолиантами о кардинале Мазарини, Александре Македонском, Спинозе можно было увидеть произведения Овидия, Горация, «Илиаду», «Гулливера». Все это на десятке языков, в том числе на китайском и арабском. По натуре своей скупой, Остерман тратил большие деньги на покупку книг, вызывая тем недовольство супруги, считавшей, что это блажь, никчемное приобретательство.
…Да, императором-отроком стоит заняться. Надо исподволь восстановить его против светлейшего, одного из убийц отца, тюремщика бабки, покусителя на императорскую власть, расчистить дорогу Долгоруким, к которым Андрей Иванович все больше входил в доверие, и они его ублажали. Надо им осторожно подсказать, что сейчас, когда Меншиков часто болеет, безмятежно спокоен за свое, как ему кажется, незыблемое положение и утратил на какое-то время настороженность, — именно сейчас самое время свалить его.
Остерман вошел в свой каменный двухэтажный дом на берегу Невы, прежде принадлежавший архитектору Трезини, а после заключения удачного Ништатского мира подаренный Остерману вместе с баронским титулом. Дом неуютный, мрачный. Вспомнив недавнюю угрозу Меншикова, он пробормотал с ненавистью:
— Verfluchte Hundsfott[4].
Навстречу ему вышли два маленьких сына — копия отца. Он погладил их по голове, сунул сахарные конфеты, ткнулся носом в костлявую руку жены.
Марфа Остерман по-своему любила мужа. Она ценила его ум, преданность семье, не однажды говорила двум своим братьям, что Андрей Иванович — великий человек. Но его житейская неприспособленность, рассеянность во всем, что не касалось государственной службы, раздражала ее, и в доме она проявляла деспотичную власть правительницы, любила говорить, что груз семейных тягот лежит всецело на ней одной, и Остерман чувствовал себя виноватым, покорно мирился с ее «пилением», резким тоном. Правда, временами на Марфу нападала нежность, она винила себя за резкость, неприветливость, называла мужа «дорогой друг», и он конфузливо принимал эту нежданную ласку.
Но сегодня как раз Марфа была настроена воинственно, выразила недовольство таким поздним приходом мужа, и он поторопился скрыться в своем кабинете.
С мальчишкой на троне Андрей Иванович новел игру тонкую. То, что приставлен он светлейшим для надзора, открывало редкие возможности. Следовало все рассчитать до мельчайших подробностей, подобрать ему в фавориты такого молодого негодяя, как Иван Долгорукий. Пусть тот растлевает мальчишку, настраивает против Меншикова, получая, конечно же, инструкции от своего бесценного дядюшки князя Василия Лукича, жаждущего власти.
