Дальние рейсы - [37]

Мы возвратились на судно, а Надежда все еще оставалась в порту. Поджидая ее, Алексей торчал на палубе, и я, разумеется, был рядом с ним. Хлынул холодный дождь, ветер возрос еще по меньшей мере на один балл. Вокруг потемнело. Мы стояли под крышей, но вода все же попадала на нас. Алексей сокрушался: Надя слабая, одета легко, никто не догадается дать ей. плащ.

— Алеша, — сказал я. — Переносите горе, как подобает мужчине.

— Никогда не жалуюсь, если плохо самому. Даже стараюсь не замечать того, что со мной. Но очень трудно, если беспокоишься… о человеке.

Наверно, он хотел сказать: о дорогом человеке, но сдержался и правильно сделал. Зачем говорить раньше времени?!

Плашкоут вернулся к «Туркмении» с опозданием, и смотреть на него было не очень приятно. Волны валяли эту посудину с борта на борт, легко, как пустую бочку, подбрасывали ее вверх. Туристы сбились тесной кучей в центре палубы, согнув головы под проливным дождем. Их шатало, обдавало брызгами. Усталыми, охрипшими голосами они пели:

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает!

Петь что-либо другое они были уже не способны.

Алеша побежал на трап принимать пассажиров. Потом его белокурая растрепанная голова промелькнула в коридоре, рядом с побледневшим женским лицом. А еще минут через десять он, веселый и промокший, вернулся в каюту.

Герасимыч, решавший шахматную задачу, начал задумчиво насвистывать «Были когда-то и мы рысаками». Ему, наверно, тоже захотелось свиданий под дождем. Ну, а меня проблемы, поднятые в старинной песне, еще не волновали, поэтому я уверенной поступью отправился в душ. И там впервые почувствовал, что «Туркмению» начинает ощутимо покачивать.

Теплоход снялся с якоря раньше срока и сразу развил большую скорость. За кормой клокотали пенистые буруны. Стало темно, с неба лился сплошной поток. Все сильней бушевало море. Но наш капитан знал свое дело. Он вел судно на север; ветер бил нам в корму, а волны бежали за нами следом, пытаясь догнать, но были слишком гривасты и тяжелы, чтобы поспеть за «Туркменией». Она сама настигала волны, катившиеся впереди, наваливалась, подминала с гулом и плеском.

Подгоняемый ветром, теплоход быстро шел к Сахалину. Мы даже не догадывались, что капитан, уводя судно на север, старался избавить нас от серьезной угрозы.

Оказывается, в тот день, когда мы поспешно покинули Тетюхе, на район Владивостока обрушился мощный тайфун. Суда заранее вышли из бухты Золотой Рог и укрылись за высокими берегами Русского острова. Суда не пострадали, но в городе тайфун натворил немало неприятностей: сносил крыши, валил телеграфные столбы, обрывал провода. После сильного ливня вспучились реки, затопили несколько населенных пунктов.

Друзья и знакомые переживали за нас, оказавшихся в открытом море наедине с тайфуном. А мы не переживали. Мы просто не заметили своей горькой участи. И основная «вина» за это ложится на плечи капитана, увенчанные широкими золотыми полосками — свидетельством его знаний и опыта.

ЧЕХОВСКИЕ МЕСТА

У этого города точное название — Холмск. С моря издалека видны возвышенности, притиснувшие город к бухте. Именно возвышенности: это еще не горы, а холмы, хотя среди них есть довольно высокие.

В порту очень много белых свежеоструганных бочек. Их грузят на суда, но монбланы бочек не убывают. Баржи привозят все новые и новые. Здесь бочки начинают свой путь. А закончат его неизвестно где. Замызганные, почерневшие от невзгод, зато до краев наполненные жирной тихоокеанской селедкой, они попадут и в Москву, и на Урал, и в далекую, изнывающую под солнцем Армению.

У нас про любой город можно сказать, что он строится. Но если большинство городов только расширяется, то Холмск, как и многие другие населенные пункты Южного Сахалина, создается заново.

Японцы, хозяйничавшие в этих краях сорок лет, чувствовали себя временщиками и не воздвигали ничего фундаментального, долговечного. Их легкие, деревянные домишки совершенно обветшали, не держат тепла, имеют поразительную способность мгновенно воспламеняться и сгорать быстро, как порох. К счастью, таких домишек осталось немного.

Впрочем, одно примечательное здание японцы в Холмске все-таки сотворили. Это банк. Он двухэтажный, деревянный, но снаружи облицован плитами, да так искусно, что кажется, будто сложен из мрамора. А его ткни — он и рассыплется. Однотипные, похожие как близнецы здания японских банков сохранились и в других городах.

Вечером на главной улице Холмска людно и шумно. Алеша потянул нас в клуб моряков. Он хотел увидеть Надежду: туристов приглашали туда в кино. Однако Нади там не оказалось, но я не пожалел, что побывал в клубе. Во-первых, он обширен и красив. А во-вторых, мы обнаружили в фойе интересный стенд с цитатами из классиков о труде и морали.

Все выдержки о труде были знакомы, зато в разделе морали встретилось кое-что новое. Например, слова Конфуция: «Сознавать свой долг и не выполнять его — это трусость». Герасимыч принялся убеждать меня, что сия цитата относится главным образом к литературной братии, которая, мол, должна быть честью и совестью эпохи, должна смело прокладывать путь в будущее. А я сказал, что это слишком узкий подход и что слова Конфуция имеют отношение ко всем гражданам…