Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11 - [146]

Радость новых находок безрассудно влекла вперед, теперь уже в мир древних художников Амура. Не терпелось хоть одним глазом впервые в жизни увидеть самые настоящие наскальные рисунки. Тимохин, как участник, по меньшей мере трех экспедиций к наскальным изображениям, успел пересказать трепетные страницы истории открытия всех амурских петроглифов.

А о писаницах стойбища Май мне стало известно, что обнаружил их впервые Алексей Павлович вместе с Черемных еще в тридцать пятом году, но долгое время эти рисунки оставались так и неопубликованными. Вроде копии их были бесследно утеряны, а тут еще — война... И действительно, в книге А. П. Окладникова «Лики древнего Амура» описания наскальных рисунков стойбища Май я тогда не нашел.

Эта экспедиция была последней, контрольной проверкой всех без исключения нижнеамурских петроглифов; о них Алексей Павлович готовил к изданий большую монографию. Но до моего прибытия в отряд почти все петроглифы были уже проверены, учтены все зарисовки и кальки, выполненные в предшествующие годы в Сикачи-Аляне, в Малышево, в Шереметьевском, и теперь оставались только рисунки Май. Вся проведенная впереди работа, как это ни странно, дала много нового и даже неожиданного.

Основную трудность в разгадке петроглифов вообще составляют вопросы, связанные с определением их возраста, принадлежности к конкретной этнической культуре и к эпохе в целом. Такие сложнейшие вопросы до недавнего времени оставались без ответа, несмотря на то, что, например, знаменитые на весь мир писаницы Сикачи-Аляна были открыты исследователями более ста лет назад.

Легко говорить об этом сейчас, когда тайна памятников художественной культуры из Сикачи-Аляна, запечатлевших образы каменного века, разгадана. И пионером в этом большом деле стал Алексей Павлович.

В 1971 году Алексей Павлович выпустил долгожданное издание о петроглифах Амура и Уссури. Во вступлении к этой книге он написал: «Нельзя забывать... что автору по необходимости пришлось проникнуть в столь же огромный, сколь и неизведанный мир, в наиболее сложную при этом, самую тонкую его область — в духовную жизнь давно исчезнувшего общества, в мир переживаний и эмоций людей, живших за многие века и тысячи лет до нас».

— И все-таки, Алексей Павлович, какие причины столь длительно тормозили разгадку наскальных изображений на Амуре? — спросил как-то я.

— Видите ли, археология Приамурья до недавнего времени оставалась в младенческом состоянии. Да и весь Дальний Восток значительно отставал в археологической изученности от соседних областей Сибири, Прибайкалья. Мы в то время еще просто не знали своих дальневосточных культур, а значит не могли проводить необходимых и важных для периодизации петроглифов археологических параллелей. Петроглифы Сикачи-Аляна, как, впрочем, и подобные им, оказались такой крепостью, которую невозможно было взять так просто, одним штурмом, потребовалась достаточно обдуманная и длительная осада.

Увидеть майские писаницы, конечно, не терпелось, и обычные утренние мероприятия, которые проводились в экспедиции, сегодня казались нарочито затянутыми.

Но вот мы отправляемся в живописное село Аури на правом берегу, покупаем к завтраку почти ведро молока и тут же приступаем к трапезе, чтобы сразу вернуть ведро добродушной хозяйке. Алексей Павлович — по всему видно — откровенный любитель молока. Пьет с наслаждением из деревянной с потертым расписным орнаментом пиалы и рассказывает, как в 1966 году дальневосточный орнитолог Яхонтов отыскал новую группу наскальных рисунков на речке Кие:

— Тяжело говорить об этом, но Всеволод Дмитриевич видел эти рисунки на скалах расстрелянными, выковыривал даже сплющенные свинцовые дробинки, пули... А через год мы там не нашли камень с изображенным на нем лицом и с символически протянутыми руками. Вместо него лежала под обрывом... груда сколов. А теперь я в большой тревоге за сикачи-алянские писаницы. Пора создавать там заповедник — таким путем мы сможем сохранить для потомков эти великолепнейшие произведения.

От Аури катер идет вниз по реке. Пройдя около четырех километров, мы пристали к безлюдному берегу, переходящему в небольшую возвышенность в сотню метров протяженности, сплошь укрытую буйной зеленью крон разных пород деревьев.

Писаная скала непрерывной грядой тянется и обрывается вдоль берега от самого заброшенного стойбища. Свидетелями его грустного прошлого были теперь редкие отрухлявевшие и затянутые малахитовым бархатом мха деревянные сваи, несколько оплывших ям от прежних погребов с жирной сорной травой.

Первым на берег сошел Алексей Павлович и, тяжело ступая по галечнику, направился к скале. Остальные медленной цепочкой тянулись следом. У каждого в руках — нарезанные листы кальки и розовой мягкой бумаги, простые карандаши, с помощью которых мы должны предельно точно снять копии с рисунков.

Сама скала напоминала беспорядочное нагромождение отшлифованных иссиня-черных пород сланца, обращенных блескучей ровной поверхностью к реке. На этой южной стороне скал и решил проявить свое живописное творчество древний человек.

Усомнившись в естественности наведенного природой глянца, я ладонью гладил теплый камень, потом другой... Так проделал каждый, из нас — иначе воспринимать увиденное просто нельзя. А пока мы осматриваем рисунки, Роменский мечется у скалы в поисках нужных для Алексея Павловича кадров, и у них идет немногословный диалог.