Далеко от яблони - [66]

Слезы уже текли без остановки. А ведь Хоакин не плакал даже тогда, когда рассказывал об этом Марку, Линде и Ане. Они плакали, а он – нет, как будто история произошла с кем-то другим.

– Я бы никогда не причинил вреда малышке, – всхлипывал он. – Я любил Натали, я не хотел ей навредить. Я никому не хотел навредить.

Грейс держала его ладонь, Майя обнимала за плечи. Хоакин держался за лоб рукой, уперев локти в колени.

– И что потом? – спросила Грейс.

– Реанимация. А Бьюкенены в тот же день отдали меня обратно под опеку.

– Так разве можно? – изумилась Майя. Хоакин чувствовал, что она уже тоже плачет.

– Еще как можно. Они сказали, я представляю опасность для других детей. Того, кто проявил насилие в семье, несколько дней держат в психушке, а потом отправляют в интернат. Так я и оказался в Помоне[13]. Меня записали в списки подростков «с особыми потребностями». Я был слишком взрослым и слишком буйным. – Хоакин вспомнил слова сводной сестры Евы. – Ни туда ни сюда. Думаю, окружающие меня боялись.

Робко кашлянув, Грейс прошептала:

– А… Натали?

– Все кончилось хорошо, – сказал Хоакин. – Я сразу спросил про нее, как только ко мне в больницу приехала социальный инспектор. Натали получила сотрясение мозга, но… – договорить он не смог и только повторил: – С ней все было хорошо.

– Но ты ведь сломал руку!

– Перелом был закрытый, – сказал Хоакин, как будто этот факт сколь-нибудь сглаживал ситуацию. – Но Бьюкененам запретили брать новых детей на воспитание.

– Вот и хорошо, – презрительно бросила Майя.

– Ну а я кочевал из интерната в интернат, – вздохнул Хоакин. – Не все семьи теперь мне подходили. От опекунов требовалась специальная подготовка в общении с такими, как я. Правда, из-за высокого риска им и платили больше, но…

– У Марка и Линды есть такая подготовка? – поинтересовалась Грейс.

– Они прошли ее после того, как познакомились со мной. Мне было пятнадцать, почти шестнадцать, в одном из интернатов проводилась ярмарка знакомств детей с приемными родителями, что-то типа смотрин, там они меня и увидели. Я им вроде как понравился. – Хоакин по сей день не до конца верил в это, однако ему все равно было приятно.

– Хоакин, они тебя любят, – пробормотала Майя.

– Ты поэтому против усыновления? – вдруг спросила Грейс. – Боишься, что они откажутся от тебя, как Бьюкенены?

Хоакин вытер глаза и посмотрел ей в лицо.

– Плевать, если откажутся. Просто я слишком сильно их люблю и не хочу причинить вреда. Ни им, ни кому-либо вообще. Одного случая мне хватило.

Обе сестры как-то разом привалились к нему всей тяжестью.

– Ох, Хоакин, – вздохнула Майя.

– Нет, – перебил он, прежде чем она начала бы объяснять его чувства. – Вам все равно не понять. Видели меня с тем уродом? Злость выскакивает из меня сама собой, я не могу сдержаться. Я ведь на самом деле мог ему навредить.

– Не навредил же, – возразила Грейс. – Не навредил. Хоакин, ты защищал меня. Он нарочно сказал гадость, нарочно обидел, а ты меня защитил. Это совсем не одно и то же. Кстати, – добавила она, не дав Хоакину открыть рот, – помнишь, я говорила, что побила одноклассника?

Хоакин молча ждал продолжения, и только потом его осенило:

– Так это был он?

Грейс мрачно кивнула.

– Ого. Ничего себе. – Хоакину чуть полегчало: не зря он хотел убить Адама.

– Тогда он еще больший придурок, чем я думала! – воскликнула Майя. – Слушайте, я тоже хочу ему врезать!

Хоакин улыбнулся, и Майя обняла его, прижавшись лицом к плечу.

– Не считай себя плохим, Хок, – прошептала она. – Ты не плохой.

– Я бросил металлический степлер в маленького ребенка. – Хоакин надеялся, что содеянное окажется не столь чудовищным, если он произнесет это вслух – резким движением сорвет с раны пластырь, – однако вышло с точностью до наоборот: слова обожгли его губы, точно острое лезвие.

– Ты бросил степлер, потому что был напуган, – поправила Грейс. – Ребенок просто проходил мимо. Это несчастный случай. Мистер Бьюкенен не должен был набрасываться на тебя.

– Ты и сам был ребенком, – поддержала Майя.

Хоакин закрыл глаза. Он как будто бы погружался под воду, и сестры были тем спасательным буем, который не давал ему утонуть. Его сестры. Охренеть.

– Ничего, что я так сказал? – Хоакин посмотрел на Грейс.

– Как? – нахмурилась она.

– Ну, ты слышала. Назвал тебя сестрой.

Уголки рта Грейс дрогнули в улыбке.

– Все норм. Я же на самом деле твоя сестра, так?

Майя, сидевшая с другого бока, положила голову ему на плечо.

– И я, – тихо сказала она.

После того как к Хоакину вернулся дар речи, он вытер слезы рукавом футболки. Будь здесь Линда, она протянула бы ему упаковку бумажных салфеток.

– Получается, я монстр. – Он хотел произнести это небрежным тоном, чтобы все трое снова выплыли, едва не захлебнувшись приливной волной, но получилось натужно. Он сам себе не верил.

– Мне кажется, у любого, кто перенес столько боли, должно быть просто огромное сердце, – задумчиво проговорила Грейс. – В любом случае, мы с Майей от тебя не откажемся.

– Ни за что, – подтвердила Майя. – Товар обмену и возврату не подлежит.

Хоакин слабо улыбнулся.

– Но что, если…

– Нет! – отрубила Грейс. – Слышал, что сказала Майя?