Далекие твердыни - [47]

Ирмерит опускает глаза.

— Начало Легендариума смутно. Но из него можно понять: когда Рескит уничтожала мир, созданный Первым Творением, Арсет сохранила своих старших детей — первую, несовершенную свою работу, свою неудачу. Она не допустила их гибели. Как впоследствии истинным людям, она дала им право выбора и свободную волю. Люди, наделенные силой любви и веры, сами противостоят дыханию Рескит. Айлльу на это не способны. Но помня, что наш долг — поступать как Арсет, разве мы можем подражать Рескит в своих поступках? Судьба айлльу — в руках людей. И я вижу: как люди, близкие айлльу, получают от них их достоинства — силу и долгую юность, так айлльу, близкие людям, учатся любить и верить…

Ирмерит переводит дыхание, глядя вдаль. За полуотворенными дверями, под куполом весенних небес сияют яблоневые рощи.

— С тех пор, как Рескит изрекла вечную смерть, Арсет бьется с нею ради мира Второго Творения. Много тысячелетий она даже не видела своего детища, потому что не может обернуться. Лишь в день Подвига Милосердная Мать повернулась лицом к миру — в день, когда на ее место встала Ликрит Железноликая. И всем известно: на битву с вечной смертью царица Ликрит отправилась не одна. На ее колеснице стояли еще двое. Великая чудотворица Данирут… и ее муж-демон.

Рэндо молчит. Потом произносит негромко:

— Иной раз я думаю: насколько же прекрасными задуманы были люди, если айлльу — несовершенная, черновая работа…

— А люди прекрасны! — мгновенно отвечает Ирмерит; лицо ее озаряется. — Немыслимо прекрасны, как все, берущее начало в Арсет! Да, дыхание Рескит отравляет и уродует мир, но вовсе не настолько, как мы порой думаем. Мы ведь не видим себя со стороны, Рэндо. Подумайте хотя бы о том, каким вы кажетесь вашим айлльу.

— Не хочу себе льстить, — смеется Рэндо.

— Они вас любят, — кивает, улыбаясь, священница. — Вы не забыли, что демонам крайне трудно испытывать это чувство?

* * *

Все утро Рэндо сочинял письмо госпоже Моли.

Это занятие приводило его в доброе расположение духа. Загадочная корреспондентка отменно владела эпистолярным жанром, писать ей было легко и приятно. Часто оказывалось, что госпожа Моль хочет прочесть именно о том, что губернатор хотел бы рассказать. Порой Рэндо ловил себя на том, что его письма в Кестис Неггел напоминают личный дневник — таким искренним он был с госпожой Молью; но если дневник — молчаливый слушатель, то на письма приходили ответы — столь же искренние, полные мысли и чувства. За прошедшие годы переписка приобрела теплый тон. Властная дама давно уже подписывалась «искренне ваша, Моль» и называла губернатора по имени. Многие письма Рэндо напоминали череду коротких рассказов, почти анекдотов, о жизни островитян, но именно от этого госпожа Моль приходила в восторг.

Единственная тема по-прежнему оставалась запретной: настоящее имя корреспондентки. Но в остальном дама выказывала вполне дружескую непосредственность. Когда Рэндо обмолвился, что туземцы не знают пуговиц, госпожа Моль проявила истинно дамское любопытство, заставив его в подробностях описывать наряды островитян.

«Удивительным показалось нам, — писал он, — что одежда мужчин и женщин состоит из одних и тех же предметов, различающихся лишь фасоном и богатством отделки. Поскольку островитяне малы ростом и легки в кости, мы, уроженцы континента, первое время часто принимали мужчин за женщин. Эта ошибка вовсе не так забавна, как кажется. Мы не видели ничего удивительного в том, что женщина ездит верхом или принимает гостей, в то время как подобные занятия для островитянок являются предосудительными. Достойная жена не должна покидать женской половины дома. Там она занимается хозяйством или пребывает в праздности, смотря по достатку ее супруга, разрешены ей также любительские занятия искусством — но ничего более. В домах знати, где мы останавливались, к гостям выходили служанки. Их положение весьма печально. Они не имеют никаких прав и не могут рассчитывать на самомалейшее уважение со стороны господ… Что же до одежды, то она состоит из трех предметов: широкой юбки, рубахи и верхнего платья, называемого рият. Пуговиц на островах действительно не знают, предпочитая различные виды шнуровки. На рубахе шнуруются рукава, плотно облегающие предплечья, и ворот. У рията рукава широкие; шнуровка же на нем бывает весьма замысловатой. Часто шнурами вывязываются целые узоры, есть слуги, занимающиеся исключительно этим, и хорошие шнуровщики ценятся так же, как у нас хорошие парикмахеры. В холодную погоду или же затем, чтобы показать богатство, надеваются два рията один на другой; тогда шнуровка оказывается еще более причудливой. Пахари и работники одеваются проще, их одежда чаще короткая, но никаких других разновидностей ее я не видал… Вы спрашивали относительно заложников, госпожа Моль. Я возьму на себя ответственность сказать, что для приобщения к нашей культуре следует везти в Кестис Неггел не только сыновей знатных домов, но и дочерей, и даже настаивать на последнем. Полагаю, многие станут прятать девочек, так как найдут неприличным посылать их куда-то кроме дома мужа; будет разумно переломить это упрямство. Знатные юноши островов пользуются большой свободой, их жизнь часто состоит из увеселений и наслаждений. Первый столичный бездельник и повеса в сравнении с ними выглядит аскетом. В Кестис Неггеле им придется тяжело, труд и учеба покажутся им каторгой. Вряд ли можно будет впоследствии рассчитывать на их преданность: дома они получат все развлечения, которых были лишены в столице, и сердца их будут принадлежать старине… Но девочка, воспитанная как рескидди, никогда не сможет смириться с участью бессловесного украшения дома, немой утробы для рождения детей. Знатные дамы островов будут всей душой преданы Данакесте».