В большом черном котле кипит какое-то варево. Из его темной гущи прорываются пузырьки пара. Порой звонко лопаясь, порой глухо блумпая, они выносят наверх то лягушачью лапку, то мышиный хвостик, то стрекозиное крылышко. Всплывают также комочки тины, змеиные глаза и вообще нечто невообразимое. Это означает одно: варево недостаточно готово, оно не приобрело однородности и потому процесс продолжается.
У котла колдуют две ведьмы: старая и молодая. Их всклокоченные нечесаные волосы вздымаются над головами словно клубы тумана, временами смешиваясь со струящимся над котлом паром, переплетаются друг с другом, а иногда попадают и в сам котел, когда кто-либо из них особенно сильно над ним наклоняется. Их одеяния выдержаны в лучших традициях стиля "гранж": живописные лохмотья разорваны в определенных местах строго по "золотому сечению", декоративные пятна грязи впечатаны на пропорциональном расстоянии друг от друга. На младшей костюм "адидасовский", на старшей – "левисовский".
– Мышка, сюда! – зовет старая визгливым голосом. Откуда-то из дальнего угла вылезает тихая забитая мышка и, встав на задние лапки перед хозяйкой, складывает передние перед собой.
– Принеси козьих орешков и куриного помета, – приказывает ведьма.
Мышка порскает в темноту комнаты и через несколько мгновений возвращается с белоснежным платочком, который набит пометом и орешками.
Ведьма разворачивает платочек и топает ногами:
– Ты что, первый год у меня? Из-под черной курицы надо! Не знаешь разве? Смотри, будешь там, – и она указывает под потолок, где на суровом шнурке, привязанном к толстой закопченной балке, висит большая связка сушеных мышей. – Или там, – и она указывает в котел, – и неизвестно, где раньше.
Мышка исподлобья косится то под потолок, то в котел, и на глаза ее наворачиваются слезы. Она исчезает и появляется вновь с другим узелком.
– То-то, – удовлетворенно говорит колдунья, бросает принесенное в котел и поворачивается к своей молодой товарке. – Так ты говоришь, инспектора к нам присылают?
Та молча кивает.
– Ничего-ничего, – самодовольно говорит старуха, – я этих инспекторов за свою жизнь видела-перевидела… – она зажмуривается, а затем вздыхает. – Было времечко… Ладно – может, вернутся снова те минуточки. А с инспектором мы справимся.
Младшая еле слышно хмыкает, но сразу прикрывает рот рукой и делает вид, что деликатно покашливает.
– Ты вот что, – обращается старая к молодой. Та вытягивается чуть ли не по стойке "смирно", – ты достань-ка мне прядь его волос. Срежь как-нибудь.
– Как срезать? – не понимает молодая. – На чем?
– Вот молодежь! Выстриги, то есть.
– Как выстричь? – продолжает недоумевать молодая.
– Как, как – стригущим лишаем обернись! Да не надолго, на пару минут. Выстрижешь – и назад. На худой конец, принеси очески из расчески. В парикмахерскую-то он ходит?
– Не ходит он в парикмахерскую, – вздыхает молодая.
– Что, дома стрижется? – настораживается старая. – Жадный, что ли? Или бережется от сглаза? Знает что-то, аль что?
– И дома не стрижется, – продолжает молодая, – лысый он. Как карамелька облизанная.
– Лысый?.. – старая растерянно замолкает и молчит очень долго, бормоча что-то вроде "а как же тогда?.. вот незадача-то…" Потом вдруг что-то вспоминает и начинает рыться по горшкам, туескам и баночкам.
– Вот! – победно произносит она, поднимая узкий флакончик зеленого стекла, украшенный руническими письменами. – Средство для ращения волос. Дашь ему… или подбросишь. Только перелей в другой пузырек, поновее. А когда волосы вырастут – срежешь и принесешь мне.
– А если они не успеют вырасти?
– Успеют!
Молодая ведьма исчезает.
Сегодня с самого утра я слонялся по Конторе. Делать было абсолютно нечего, и я ничего не делал. Бродил по отделам и службам – искал, с кем словом перекинуться.
Командировочные получены, вещи собраны, экипировка подогнана; осталось разве отметить отбытие да попрощаться с сотрудниками, что я и делал, заходя во все кабинеты по очереди – ну, разумеется, кроме тех, что были закрыты и заговорены.
Отправлялся я только вечером и, несмотря на то, что день отъезда считался днем в командировке и командировочные за него шли исправно, предпочитал провести его на работе, а не дома: там было еще скучнее – я жил один.
Имелся, конечно, вариант пошататься по городу, зайти в бар, кино, но все это наскучило очень давно. На работе у нас гораздо веселее, все друзья и приятели здесь.
К тому же мне хотелось поговорить со знающими людьми, хоть немного заочно ознакомиться с местом предстоящей командировки, ведь там – в русских волшебных сказках – я еще не бывал. В смысле, чтобы надолго.
Все бродил вокруг да около, собирал материалы, подшивал отчеты, сам наверх регулярно отчитывался: на сколько повысилась общая колобковость да локальная курочкорябовость, а сам те места сказочные почти в глаза и не видывал. А все почему? Образование не позволяло вникнуть в суть, понять все до тонкостей, а совесть – судить сплеча, безапелляционно, как некоторые наши. Я не люблю попадать в глупые положения из-за собственной некомпетентности.
Образование у меня хоть и высшее, да специальность по диплому – "Анекдоты". Между прочим, само слово "анекдот" в русском языке произносится неправильно, правильно произносить "агнидот", потому что оно произошло, то есть имеет своим корнем, слово "Агни", то бишь "дух огня" – в переводе с древнеиндоарийского – и первоначально анекдоты были заклинаниями, дабы умилостивить этого бога. Ему рассказывали разные веселые и интересные истории, словом, заговаривали зубы, а сами в это время вращали палочки для добывания огня или чиркали кресалом по кремню – словом, делали все, чтобы огонь вышел, появился на свет из своего убежища. Кстати, происхождение слова "анекдот" было темой моей дипломной работы, хотя порой мне кажется, что вся вышеприведенная история тоже анекдот, но каково его происхождение – я не знаю.
