Далекие огни - [80]

Володя хотел было прошмыгнуть между двумя полицейскими, но высокий рыжеусый дядя в запыленных сапогах поймал его за рукав, отпихнул:

— Не лезь, молодой человек, а то ухи нарву!

— Мне ехать надо, пустите.

— Я тебе поеду! Там забастовка, а ты ехать… Дурак!

В толпе только и говорили о том, что деповские рабочие Подгорска бросили работу и что движение поездов прекращено.

Гудки затихли. На площади стоял глухой говор, покрикивали полицейские. Володя ходил в редеющей толпе, прислушиваясь к разговорам. Сутулый, мрачного вида мужчина в поношенном пальто говорил, ныряя среди мастерового люда:

— Это первый ветерок, ребятушки. Буря-то еще впереди. Да и то сказать, много ли сделаешь в одиночку! Депо забастовало, а остальные где? — На металлургическом молчат, на кожевенном молчат. Ну, и прихлопнут их за милую душу. Ежели бастовать, так все сразу, как в тысяча девятьсот пятом, а так нечего и огород городить.

— Был девятьсот пятый, а сейчас — шестнадцатый. Почин сделан. А что будет дальше — посмотрим, — отозвался голос из толпы. — Трудно начать. Бог даст, полыхнет Россия!

— Тише, крючок идет.

Володя зашагал дальше, не теряя надежды проскользнуть к вокзалу. Дойдя до конца площади, он увидел свободное пространство и, не раздумывая, кинулся бежать. Полицейские в это время старались задержать двух железнодорожных рабочих. Увидев Володю, они только засвистали, но вдогонку не кинулись.

Володя нырнул меж извозчичьих колясок, смешался с группой пассажиров у вокзала. Здесь поразила его та же необычная суматоха. Никогда не видел он такого обилия жандармов. Они стояли на каждом шагу — в проходах, у билетных касс, расхаживали возле подъезда.

Зал третьего класса был до отказа набит людьми с мешками и чемоданами. От спертого воздуха, насыщенного едкой горечью махорки, кислым запахом пропотевших, влажных солдатских шинелей и грязных уборных, першило в горле. Протискиваясь через толпу, Володя услышал, как маленькая круглолицая молодайка, сидевшая на сплетенной из лозы, обвязанной веревками корзине и прижимавшая к груди ребенка, жаловалась своей соседке, толстой бабе с красным лицом:

— Головушка моя горькая, да как же я теперь домой доберусь! Мне ведь до самого Чайкино.

— Вот и добирайся как знаешь! Они, может, год бастовать будут, а мы сиди тут! Пешком по шпалам с дитем далеко не пройдешь.

Володя спохватился: в самом деле, как он доберется теперь до Чайкино? Ведь завтра ему надо быть на работе и исполнить поручение Друзилина. С товарных путей и от депо иногда отходят случайные поезда и резервные паровозы, надо только суметь пробраться на платформу.

Володя еле протиснулся к выходу. Вокруг тесно сбилась толпа — мелькали бороды, солдатские серые папахи, фуражки железнодорожников. Выход оказался запертым. Его охранял стражник. Володя повернул обратно, надеясь выйти на перрон каким-нибудь окольным путем.

Через калитку товарного двора он прошмыгнул на станционные пути; крадучись, побежал мимо пассажирского состава к депо. Он заботился лишь о том, чтобы не наткнуться на жандармов. Его сердито окликнули. Володя нырнул под вагон и, не оглядываясь, помчался во всю прыть. Кладбищенской тишиной веяло от громадных ворот сводчатого, задымленного здания депо. Желтые лучи заходящего солнца озаряли черные от мазута и угольной пыли пути, кучи остывшего лилово-розового шлака. Паровозы не шипели и не дымили. Некоторые еще дышали теплом остывающих котлов, приторным запахом масла. Поднятые домкратами вагоны, стоявшие на ремонтных путях, покинутые стрелочные будки — все казалось погруженным в сон.

Володя уныло побрел через пути. Пойти к Ясенскому — искать приюта у Марийки — он не решался. Вспомнил о Софрике: не заглянуть ли к нему? Но он помнил только, что Софрик жил где-то на Песчаной улице, а номер дома забыл.

Солнце уже скрылось где-то за одинокими семафорами станции. Над грязной, с немощеными улицами, знаменитой на весь Подгорск рабочей слободкой опускались холодные сумерки. Володя долго бродил по незнакомым закоулкам, пока нашел Песчаную улицу, устал и впервые почувствовал, что ужасно голоден. Он уже боялся, что так и не найдет дома, в котором жил Софрик, что придется ночевать где-нибудь в подворотне.

Неровные ухабистые улицы поселка были безлюдны. Изредка появлялась из калитки чья-нибудь голова, настороженно и подозрительно провожала Володю недружелюбными глазами. Несколько раз мимо него проносились конные стражники, разбрызгивая грязь никогда не высыхающих луж, подымая едкую пыль на подсохших местах. Володя испуганно сторонился, прятался в нишах ворот и, когда всадники скрывались, шел дальше.

Нелегко было разглядеть на Подгорской окраине названия улиц и номера домов. Редких керосиновых фонарей никто не собирался зажигать в тот вечер, и сумерки наступали на окраину с особенной быстротой.

Наконец Володя встретил кутавшуюся в шаль женщину, спросил, не знает ли она, где живет Софрон Горькавый. Женщина неопределенно махнула рукой в конец улицы. Володя наугад остановился у маленького глинобитного домишки, постучал в калитку. На стук нескоро вышла курносая девица в подоткнутой юбке. Черные, продолговатые, как сливы, глаза ее сердито уставились в Володю.