Далекие огни - [78]

— Долой самодержавие! — отозвалась ему толпа. Слова, памятные по прокламации, долетели до слуха ротмистра. Дубинский сразу узнал оратора. Когда-то он сам арестовывал его, допрашивал… И фамилия оратора — Воронов — звучала для него привычно, как своя собственная; ею пестрили тайные шифрованные приказы главного жандармского управления, она преследовала Дубинского ежечасно…

Словно тугая, до этого сжатая пружина распрямилась в пруди ротмистра. Он кинулся вперед, отстегивая на ходу кобуру. Многоголовый гудящий барьер надвинулся на него. Дубинский обернулся к Шатунову и, с трудом раздвигая бледные губы, крикнул:

— Вам бы следовало поговорить с ними, Мефодий Федорович! Неужели вы ждете, что они сами позовут вас?

Шатунов не двинулся с места. В словах Дубинского он уловил насмешку.

Дубинский еще не дошел до толпы, когда трое мастеровых загородили ему дорогу. Это были рослые, совсем молодые ребята с Подгорской окраины — широколицые, кудрявые.

У самого высокого и плечистого соломенно-светлые кудри свисали из-под загнутого кверху козырька кепки на выпачканный сажей лоб, под приподнятой верхней губой темнела широкая щель щербатины. В левой руке он держал пучок замазученной пакли, в правой — длинный фунтовый молоток. Мастеровой широко и совсем беззлобно ухмылялся, весело смотрел в глаза Дубинского.

Ротмистр выхватил револьвер. Но парень ничуть не смутился, сказал:

— Ваше благородие, поворачивай обратно. Тут тебе делать нечего. Да спрячь свою машинку.

Его товарищи уже заходили с боков, следя за каждым движением Дубинского.

— Слышь, ваше благородие, уходи, а то белые варежки враз в мазут выпачкаем… — еще шире осклабился парень.

Дубинский бросился на парня, направил на него револьвер.

— Прочь с дороги, сволочь! Мерр-рзавцы!

Он готов был нажать гашетку, но тут молоток с размаху опустился на руку ротмистра, и револьвер отлетел в сторону.

Всегдашнее хладнокровие оставило Дубинского. Не в силах владеть правой подшибленной рукой, он хотел было вытащить саблю левой, но парни уже повисли на нем, и Дубинский почувствовал себя подростком, попавшим в руки взрослых. Пытаясь вырваться, извиваясь, он плевал в лица рабочих, сдавленно хрипел:

— Хамы! Негодяи! П-перестреляю!

— Ай, ай, ай, ваше благородие!.. Ну, зачем так волноваться! — увещевал его щербатый парень. — Мы же с вами по-хорошему, а вы…

Рабочие отобрали у Дубинского саблю. Подтолкнув его в спину, кудрявый светловолосый парень миролюбиво сказал:

— А теперь — иди-ка ты, ваше благородие, отсюда от греха.

Вдруг Дубинский обернулся, и быстро отведя руку, ударил щербатого парня по лицу. Добродушное лицо рабочего залилось кумачово-ярким румянцем, глаза удивленно заморгали.

— Ну, и стерва же ты, ваше благородие, — проговорил рабочий, и не успел Дубинский опомниться, как меткий удар в голову вырвал из-под ног его землю, опрокинул на кучу шлака.

Длинные ноги ротмистра взметнулись кверху, по лицу прошлись острые слитки сгоревшего, сплавленного угля — «жужельницы». На мгновенье Дубинский потерял сознание от боли, но тут же очнулся, привстал. Его поднимал Мефодий Федорович, приговаривая:

— Вставайте же, Николай Петрович. Вот видите: мы поменялись с вами ролями. Пришлось не мне, а вам принимать мою помощь…

— Оставьте свои шутки, Шатунов, — прохрипел Дубинский.

— Не понимаю, почему опаздывает конный наряд, — бормотал Мефодий Федорович. — Знаете, я уже звонил сейчас начальнику гарнизона.

— И хорошо сделали…

Дубинский встал, опираясь на плечо Шатунова. Лицо ротмистра заливала кровь, густыми струйками стекала на шинель.

— Я сейчас вызову врача, — любезно предложил Мефодий Федорович. — Вам придется ехать домой.

— Да, кажется, я серьезно ранен, — согласился Дубинский и, сильно прихрамывая, сделал несколько шагов к конторе депо.

В это время за высоким забором, отделявшим депо от города, послышался топот копыт.

— Ага… Вы слышите? — встрепенулся ротмистр. — Теперь мы с ними поговорим!

Всадники вихрем промчались по улице, вырвались на деповские пути, оцепили митингующих. Тяжело припадая на ногу, Дубинский кинулся к командующему нарядом, знакомому офицеру.

— Что с вами, Дубинский? — крикнул тот. — Они уже успели вас поколотить?

На холеном лице офицера, с черными, подстриженными на английский манер усиками, промелькнула усмешка. Но Дубинскому в эту минуту было не до самолюбия. Он еле держался на ногах.

— Дгоржецкий! Помогите же мне, черт возьми, разговаривать будем после. Еще минута, и я упаду. Отрядите мне двух человек.

Офицер махнул рукой. Двое спешившихся всадников подбежали к ротмистру.

— Вы же видите, они обезоружили меня. Будьте осторожны, — хрипел, отплевываясь кровью, Дубинский. — И немедля приступайте к делу. Сожалею, что не смогу вам помочь. Главное, захватите вон того типа, долговязого, стриженого. Это крупная дичь.

— Постараюсь! — крикнул Дгоржецкий. Конь нетерпеливо подплясывал под ним, всхрапывал.

Полицейские подхватили Дубинского под руки…

Полный молодого задора, Дгоржецкий выхватил шашку, подал команду. И в ту же минуту толпа побежала через пути во все стороны. Послышался женский визг. Над скопищем беспорядочно бегущих людей засверкали сабельные клинки, засвистели нагайки. Сабли плашмя падали на спины и головы, на поднятые для защиты руки… И опять полетели в полицейских куски угля, железный лом…