Далекие огни - [76]

Возле конторы депо грохотало не менее шумное людское сборище. Толстенький коротконогий человек с круглым брюшком, на котором не сходились полы затасканной инженерской тужурки, стоял на ящике для хранения болтов и гаек, растерянно разводил руками, силился перекричать возраставший крик. Это был начальник депо Вукол Романыч Пуховкин, мягкий, добродушный человек, либерально настроенный. Он не однажды сглаживал острые столкновения рабочих с администрацией. Но все знали, что он раболепствовал перед высшим начальством. На словах готов был пойти на уступки рабочим, но на деле торопливо исполнял приказы начальства.

— В чем дело, друзья! Говорите спокойно. Что случилось? — спрашивал Вукол Романыч.

Софрик шагнул из толпы. Засунув в карманы штанов руки и вызывающе глядя на начальника, он сказал:

— За что арестовали Остапа Егоровича? Это раз. Когда уберут от нас Кащея Бессмертного? Два.

На толстом лице Вукола Романыча отразилось неудовольствие. Он старался скрыть свой гнев и говорить спокойно.

— Ах, господа, как нехорошо! Будет теперь скандал. Узнают в управлении, и я, право, не знаю, сумею ли вас защитить…

Сутулый, изможденного вида машинист (звали его Мокеичем), стоявший рядом с Софриком, сказал угрюмо:

— Эх, Романыч! Хороший ты начальник, и мы тебя уважаем, но поверь — так накипело в грудях! Кипит, как в котле. И ежели с нами будут так поступать, то придется говорить по-другому. Как в девятьсот пятом году, помнишь? Арестовали Трубина за что? У человека беда — сына на фронте убили…

— Позвольте, позвольте, — протягивая вперед короткие руки, изумился Вукол Романыч. — В первый раз слышу. У Трубина убили сына? Я ничего не знаю.

— Как же! Не знаешь! Человек ополоумел от горя, а его вне-очередь ехать заставляют, да еще и арестовывают!

— Ничего не понимаю… Трубин арестован по личному приказу начальника участка тяги… Но если бы я знал…

— Как же, Романыч, не знать? — заговорило сразу несколько человек. — До каких же пор нам терпеть?..

— Господа, я тут не при чем, — прикладывая руки к животу, увертывался начальник депо. — Конечно, мы могли бы договориться с вами и насчет Николая Ивановича и… и насчет Трубина… Инцидент еще можно загладить. Я обещаю вам это, а теперь разойдитесь по своим местам…

— Надоело, Вукол Романыч!.. Все обещают да обещают, — снова загалдели в толпе.

— Работать мы не будем, пока не освободят арестованных! — крикнул Софрик.

Мокеич опять выступил вперед.

— Романыч, ты нас не уговаривай. Потому — дело дошло до точки. Ребята, — обернулся он к товарищам, — выберем сейчас человек пять, и пускай они идут вместе с Романычем к высшему начальству!

— Все пойдем!.. — ухнула толпа.

Софрик схватил Митю за руку, быстро отвел в сторону.

— Беги скорей в комитет к Воронову и скажи, что… Сам знаешь.

Митя нырнул под вагон, помчался в город.

В это время на деповских путях появились четыре жандарма во главе с ротмистром Дубинским. Трое жандармов остановились в сторонке, поодаль друг от друга, а Дубинский в сопровождении Заломайко смело направился через толпу. Люди притихли, расступились, пропуская подтянутого и, как всегда, внешне спокойного ротмистра. За Дубинским, опустив голову, избегая глядеть в лица рабочих, пробирался начальник участка тяги Мефодий Федорович Шатунов, рыхлый, бледный, с отвисшей нижней губой.

При виде жандармов Вукол Романыч беспомощно развел руками.

— Как видите, господа, скандала не миновать.

— Ничего, Вукол Романыч. Сумеем постоять за себя, — откликнулся Софрик.

— Что тут произошло? Они уже изложили свои требования? — склоняясь к начальнику депо, спросил Мефодий Федорович.

Вукол Романыч смущенно одернул полы тужурки.

— Совсем неожиданно… понимаете… арест Трубина…

— Вы некстати поторопились, Вукол Романыч, — досадливо морщась, сказал начальник участка тяги.

Пуховкин растерялся.

— Я поступил согласно приказу начальника службы.

— Всякий приказ нужно исполнять, до некоторой степени сообразуясь с обстановкой, милейший Вукол Романыч. Я заставлю вас самого расхлебывать эту кашу.

— Ну уж, извините, — побагровел Вукол Романыч, — пусть расхлебывают в управлении дороги! Вы сами требовали…

— Оставьте, господин Пуховкин! — гневно воскликнул Шатунов и наклонился к ротмистру. — Я прошу вас, господин ротмистр, не применять пока никаких репрессий. Я надеюсь договориться со своими тяговиками…

Дубинский усмехнулся:

— Не поздно ли? Я уже позвонил полицмейстеру. Через пять минут здесь будет конный наряд. Я с особым удовольствием разгоню сегодня эту черномазую сволочь!

Дубинский скользнул взглядом по незнакомым, темным от копоти враждебным лицам. На него смотрели сотни угрюмых насмешливых глаз. Бородатые, морщинистые и совсем юные лица сливались в глазах ротмистра в нечто пестрое, раздражающее. Ему вспомнилась последняя прокламация, сброшенная с царского поезда, ее суровый железный тон, и он подумал: «Неужели это уже началось? Здесь, на маленьком островке необъятного российского океана?»

Шатунов, затянутый в форменную шинель с серебряными наплечниками, подался вперед всем рыхлым туловищем, снял фуражку.

— Господа, я не сумею говорить сразу со всеми. Постараемся выслушать друг друга. Говорите кто-нибудь один. — Голос Мефодия Федоровича срывался. — Я обращаюсь к старым машинистам и рабочим депо и заверяю вас, — все ваши разумные требования будут рассмотрены… Что вы хотите?