Далекие огни - [8]

Давно прошел вечерний пассажирский поезд, озарил на минуту огнями окон пустынный перрон, оставил запах нагретой стали, степной пыли, далеких и шумных городов. Затих за семафором железный грохот, словно ушел поезд в землю, — и опять тишина.

— Проводи меня, Волька, — шепчет, дергая Володю за рукав, Даша.

— Хорошо, Дашенька, я тебя провожу, — безразлично говорит Володя, а сам думает о Зине.

«Я должен рассказать ей обо всем. Алеша не прав. Милая, славная Зина, не может быть, чтобы ты лгала….»

— Воля, я чего ты такой скучный? — пискливо тянет Даша. — Какая муха тебя укусила?

— А вот эта… — щиплет Володя ее за руку чуть повыше локтя.

— Ай! — взвизгивает девушка. — Не щипайся! Как не стыдно! Вот я тебя тоже…

Володя и Даша ловят друг друга, потом останавливаются у деревянной калитки. Володя молчит, ждет, пока Даша уйдет…

«Скорей, скорей… Может быть, еще увижу ее. А вдруг она уже уехала? Ведь через два дня начинаются занятия», — мелькает тревожная мысль.

— Мне надо уходить. До свидания, Даша, — говорит Володя.

— А я не пущу. Не пущу… — Даша обвивает шею Володи мягкими руками, сама тянется к его лицу. — Глупый ты, Волька, — шепчет она. — Ты и целоваться еще не умеешь. Давай научу? Ну-ка…

Володя с силой отталкивает ее.

— Невежа! Грубиян! — плаксиво визжит Даша. — Дурак!

— Дура! — уже издали кричит Володя и почти бегом пускается вниз по тропинке…

Возле путевой казармы, у деревянной калитки, ведущей во двор дорожного мастера, — скамейка. Здесь часто сиживала Зина с книгой в руках. Сюда приходил вечерами Володя, у этой калитки были сказаны первые слова дружбы. Теперь скамейка пуста. Может быть, Зина сидела здесь недавно и ждала его.

Темные тополи глухо шумели над скамейкой. Володя присел, кляня себя за то, что поверил Алеше, поддался чувству оскорбленной ребячьей гордости, своей замкнутой обидчивости. Ведь только ей, Зине, он может по-настоящему рассказать о своем горе. Только она одна умеет серьезно слушать его и понимать.

Он уже начал придумывать, как вызвать девушку, но вдруг калитка скрипнула, и в ней показалась тонкая светлая фигурка.

— Кто здесь? — тихо спросила Зина.

Володя молча бросился к ней, обрадованно схватил за руки.

— Пусти, — сухо сказала девушка. — Мы меня испугал.

— Зина, как хорошо, что ты вышла! Ты ждала меня?

— Почему я должна была тебя ожидать? — еще суше и надменнее ответила Зина. — Я не к тебе вышла. Мне сегодня не хочется спать. Завтра я уезжаю.

Володя, растерянно опустив руки, молчал. Все оборвалось в нем. Зина сказала насмешливо:

— Я слышала, как ты пел на станции. Ты хорошо поешь, оказывается. Тебе было очень весело.

Зина засмеялась. Едкий комок обиды подступил к горлу Володи.

— Еще бы… Меня не допустили к вступительным экзаменам, а Вальку Чарвинского приняли, — голос Володи сорвался. — И теперь я не буду гимназистом. И ты обманывала меня, когда говорила о дружбе. Ты не можешь дружить с сыном путевого сторожа, да, не можешь. И еще скажу: из-за тебя стрелялся гимназист Сенька Беззубов. И ты скоро выйдешь замуж за Станислава.

— Ты с ума сошел! Что за гадости ты говоришь? — чуть слышно прошептала Зина.

Побледневшее лицо ее выступало из сумрака белым неподвижным пятном.

Володю била лихорадка обиды и гнева. Задыхаясь, он продолжал:

— Ты не ждала меня, Зина. А я все время о тебе думал. Мне хотелось рассказать о своем горе. Но тебе это не нужно. Ты завтра уезжаешь, и тебе все равно. У тебя будут свои друзья… Ну и ладно. Я тоже буду учиться. Я буду готовиться экстерном. Михаил Степанович будет мне помогать. И я выдержу экзамен. Буду таким же образованным, как и твои друзья. Прощай!

Володя повернулся и пошел.

— Остановись, Воля! — крикнула Зина. — Слышишь?

Но Володя, подавляя в себе страстное желание вернуться, все-таки не оглянулся. Чтобы не слышать окликов, он заткнул пальцами уши и, спотыкаясь, побежал вдоль станционных путей.

«Я докажу ей, что я тоже гордый. Пусть она не думает, что я не могу без нее», — думал Володя.

…Дверь в будку открыта. На полу, у порога, зеленый огонек сигнального фонаря. Мать, конечно, не спит. Неизвестно, когда она отдыхает. С утра и до поздней ночи Варвара Васильевна возится по хозяйству, встречает поезда у шлагбаума. Ночью приляжет где-нибудь на полу, на подстилке, подложив руку под голову. Звякнет сигнальный звонок, и она уже на ногах, — схватив фонарь, бежит закрывать шлагбаум.

Варвара Васильевна утомленно смотрит на Володю. Сидя за маленьким столом у окна, она при бледном свете лампы штопает замусоленные платьица Володиных сестер. Долгого летнего дня не хватило ей, чтобы закончить всю домашнюю работу.

— Нагулялся, — говорит она не то сердито, не то печально. — Кончилась, значит, твоя гимназия. Эх, суета, суета! Видно, правду говорил отец, — не наше это дело.

Володя присаживается на табурет, исподлобья смотрит на мать. Лицо у нее измученное, унылое. Из соседней комнатушки доносится ровное дыхание спящих сестер… Все это так непохоже на пережитое там, на станции. Разговор с Зиной кажется далеким, бессмысленным, ненужным. Мать, сестры, бедная, привычная обстановка будки — разве это похоже на Зину? Зины теперь не будет. И надо забыть о ней.