Далекие огни - [106]

Фома Гаврилович смутился.

— Привычка. Не спится… Ну и хожу я — проведываю, как шпалы лежат. Беды от этого никому нету.

Евстигнеич нахмурился.

— Пойдем-ка, Дементьев, будем составлять протокол.

Евстигнеич приказал всем выйти из будки и, оставшись с Фомой Гавриловичем один на один, разложил на столе протокольные бланки. Фома Гаврилович стоял перед ним, тихо отвечал на вопросы. Евстигнеич, шумно отдуваясь и икая, старательно писал.

— Так ты говоришь, Дементьев, что ты никакого злого умысла не имел?

— Так точно, не имел, Мирон Евстигнеич. Я вам покажу этот самый стык, и вы посмотрите новую накладку. Вот и Антипа Григорьевич скажет, правду ли я говорю. Да и старую накладку покажу вам…

— Это не доказательство. Старую накладку я везде смогу найти.

Евстигнеич скучающе смотрел на Фому Гавриловича. По лицу его, толстому и сонному, по ленивым скучным глазам было заметно, как надоел ему весь этот допрос.

— Ладно. Так и запишем. Только, Дементьев, на черта ты ходишь на линию с инструментом? Ведь ты уже совсем инвалид. Ну, и сиди себе дома… Ты вот прошелся, может, скуки ради, а Бочаров вон что болтает. Эх, Дементьев!.. Брось ты это дело, по-хорошему тебе говорю. Скажу по-свойски, хотя и не должен говорить: стоит уже твоя будка на примете. Сынок твой два раза был на допросе. Парнишка, а сует нос в горячее. И потом… — Евстигнеич заговорил тише. — Сынка-то твоего где видели? На паровозе, что прошел в первую ночь забастовки… А после этого одного жандарма нашли прибитого. Это — как? Полагается? Отнюдь нет, Дементьев. Почему малец твой на паровозе с забастовщиками ехал? Это должен я выяснить? Ты посуди, Дементьев. Я тоже за жалованье служу. Протокол составить, даже заарестовать — это моя обязанность… Что поделаешь…

Евстигнеич икнул.

Слова жандарма о Володе ударили Фому Гавриловича, как обухом. Самые ужасные предположения хлынули в голову.

Жандарм задал еще несколько ненужных вопросов, но Фома Гаврилович рассеянно слушал и отвечал невпопад. Нелепость доноса Бочарова стала очевидной. Допросив Макара, Евстигнеич раздраженно сплюнул, обложил его густой матерной бранью и выехал с Полуяновым на линию к месту происшествия.

XXIII

Фома Гаврилович не знал, что он спас от крушения «Охранный № 8». «Каралка» прибыла в Овражное из Подгорска ночью. Ее поставили на запасный путь. «Пульманы» были загадочно темны, словно наглухо замурованы. Лишь в классном вагоне теплились огни.

Штабс-капитан Сосницын пил у начальника станции чай, а тайная канцелярия работала вовсю. В вагон на допрос вызывали новых и новых служащих. Всюду по линии рыскали охранники. Они заглядывали в каждую будку, рабочую казарму, выпытывали, наводили страх. Сосницын все доискивался, кто участвовал в стычке с жандармами в ночь, когда проходил рабочий маршрут. Он собирал обильный материал для будущего судебного процесса.

В сумерки Фома Гаврилович осторожно прокрался в поленницу, сообщил Софрику о прибытии «каралки». Софрик, совсем опухший от сна, почерневший от холода, встретил эту новость с раздражением.

— Гады легавые, — ворчал он, — теперь не показывайся на станцию. Выйду — узнают, сцапают. Так и быть — переночую еще одну ночку у тебя, папаша. Все это зачтется тебе хорошими людьми. А уйдет «каралка» — выползу, зимовать у тебя не буду. Эх, Фома Гаврилович! — кутаясь в обширный дементьевский тулуп, вздыхал Софрик. — Вышло у нас на этот раз не кругло. Но скоро начнем и сверху, и снизу разом. В Питере уже готовятся царю дать по шапке.

Фома Гаврилович молча слушал. Выражение угрюмой сосредоточенности не сходило с его темного лица. Он ни о чем не расспрашивал Софрика, лишь изредка наведывался в поленницу, принося то еду, то воду, то табак.

Макар Бочаров тем временем ходил, как шальной, — все не мог обиды забыть. Злоба Макара удвоилась, когда он увидел, что клевете его не поверил даже Евстигнеич. Полуянов к тому же похвалил Дементьева и обещал добиться для него в управлении дороги благодарности за спасение экстренного поезда, а ему, Макару, пригрозил увольнением.

Бочаров сейчас готов был пойти на все — может, поджечь эту проклятую будку, а может, убить самого Дементьева.

Около полуночи, перед обходом, Макар зашел в будку сто пятой версты — снять контрольный номер. Ночь была тихая, чуть морозная. Мягко похрустывал под ногами снег.

Макар снял с доски висевший у входа в будку железный номер, остановился свернуть цигарку и вдруг услышал: басовитый, еле уловимый говорок доносился откуда-то из-за угла. Держа в руке фонарь, он прошел на цыпочках за пристройку будки. Передним была запертая поленница. Оттуда и доносился тихий мужской голос. Макар затаил дыхание, припал к стене, весь напрягся от злорадного любопытства.

Вдруг он быстро задул фонарь, метнулся в сторону, присел за сенной приклад. Дверь поленницы отворилась, вышел с фонарем Фома Гаврилович.

Он неторопливо прошел мимо Макара в будку. Голова его задумчиво клонилась на грудь. Бочаров посидел еще с полминуты, изнывая от нетерпения, от тягучей, как зубная боль, злобы и обиды на весь равнодушный к нему мир.

«Ах ты, сволочь! У тебя кто-то хоронится… Ладно же!» — свирепо подумал Макар и, быстро вскочив, помчался к станции…