Далёкие милые были - [52]

Далее пошли в ход шарики для пинг-понга. Проглотив три один за другим, я судорожно (так, чтобы все это явственно почувствовали) икнул, выпил воды и по очереди извлёк изо рта все шарики. Вслед за этим развернул полуметровую афишу с крупной надписью «НикО-нен-КО» и, показав её публике, артистично разорвал на несколько кусков. Потом (по-акопяновски), выронив один кусочек, пластично склонялся за ним, а подняв, тщательно скомкал все обрывки. Несколько «колдовских» жестов, и я развернул афишу – она целая!

И вот коронный номер, но прежде я выдержал паузу, наслаждаясь тем, как мне удаётся воздействовать на зрителей: со сцены я видел недоумение и радость на лицах старшеклассников и учителей. С лучезарной улыбкой я обратился к залу:

– Есть ли у кого-нибудь сторублёвая купюра? – Публика заёрзала на стульях в замешательстве. Я добавил нотку снисходительности: – Так я и думал, таких денег ни у кого с собой нет. (В те времена сторублёвка была с водяными знаками и большого размера – с екатерининку[28].) Тогда, возможно, у кого-нибудь найдётся три рубля?

Три рубля оказались у Юры Зюзина, который сидел во втором ряду. Когда он подошёл к сцене, я протянул ему фанерную дощечку:

– Запиши здесь номер своей трёшки.

Сложив купюру пополам, я засунул её в конверт, взял со столика коробок спичек, достал одну и, прежде чем поджечь, обвёл взглядом всех присутствующих, медленно поворачивая голову. Чиркнул спичкой, поджёг конверт, держа его таким образом, чтобы он подольше горел. Когда от него осталась половина, я взял со столика металлическую тарелку и положил на неё остатки горящего конверта. Вдруг пламя ярко вспыхнуло (для этого я специально подкинул в тарелку кусочек фотоплёнки). Эффект был отличный – лица у зрителей вытянулись, Зюзин как-то глуповато улыбался.

В одной руке я держал тарелку с тлеющим конвертом, в другой спичечный коробок. «Поколдовав» над ними, я обратился к Зюзину.

– Не переживай, трёшка твоя не сгорела, – бросил ему коробок. Он поймал его, и я сказал: – Открой и высыпь спички.

На дне коробка Зюзин обнаружил сложенную вчетверо трёшку. Я попросил:

– Скажи номер вслух.

Красный как рак Юрка объявил номер, который совпал с записанным на дощечке.

Этот фокус я придумал сам. Он выполняется при помощи ассистента, скрытого от глаз зрителей. Ассистировал мой младший брат. Фокус имел громоподобный успех.

Волшебные крылья памяти переносят меня в круговерть юношеских лет. Я нахожу, что это было счастливое время.

Весна 1958-го: первый Международный конкурс им. П. И. Чайковского, Ван Клиберн; Большой театр, балет «Отелло» с Вахтангом Чабукиани; в Малом – «Власть тьмы» с И. В. Ильинским и В. Д. Дорониным; в театре Вахтангова «Идиот» с Николаем Гриценко, Юлией Борисовой и Михаилом Ульяновым. Рихтер в консерватории, в цирке Карандаш. Я видел трёх Отелло, созданных мастерами разных видов зрелищных искусств: Сергеем Бондарчуком в кино, Вахтангом Чабукиани в балете, в драматическом театре Акакием Хоравой. Это были такие вершины, до которых, казалось, дотянуться невозможно.

Конечно, можно было обнаружить и сомнительные достижения. Довелось мне сходить во МХАТ на «Анну Каренину» с Аллой Тарасовой. Поклонники произносили имя актрисы с эдаким придыханием. Она играла как-то очень шикарно: шикарно и много плакала, шикарно жестикулировала, шикарно интонировала. Подле неё и А. В. Вербицкий в роли Вронского старался так же изощрённо шикарно играть, чтобы быть с примой в унисон. Всё это было откровенно плохо. Но! Когда на сцене появлялся М. Н. Кедров в роли Каренина, «шикарный театр» вдруг исчезал и начиналась жизнь.

Вот ведь как актёр воздействует своим искусством на наше восприятие: я оставался совершенно равнодушным к фальшивым мукам Анны и наигранной влюблённости Вронского, а Каренин при первом же появлении располагал к сопереживанию, состраданию. В этой мхатовской постановке Каренин благодаря Кедрову стал для меня главным героем, оттеснив на задний план Анну со всеми трагическими поворотами её судьбы. Просмотр постановки зажёг во мне страстное желание прочитать роман и разобраться в характерах персонажей и сложностях их взаимоотношений. И ещё я осознал, что игра ничто по сравнению с жизнью – жизнью персонажа, прожитой актёром в спектакле. Талант – он не в «игрушке», а в правде.

В ту пору я, слава Богу, был далёк от социальных и политических проблем, да и не помню, чтобы кто-то из ребят, с которыми я общался в школе и Доме пионеров, реагировал с удовольствием или, наоборот, неудовольствием на происходящее во внутренней и внешней политике нашей страны. Я совсем не замечал некоторых неудобств: например, что мы живём вчетвером в комнате чуть меньше 14 м², да ещё в коммунальной квартире. Соседи наши, Зимины и Набатовы, купили себе телевизоры «КВН»[29] – у нас в семье на такую роскошь денег не было, но меня это не тяготило.

Мама вышла на пенсию, а ей ведь всего 45 – вредное производство (горячий цех и плавиковая кислота) дало ей эту льготу. Мама мечтала жить на даче в Головкове. Если бы не Сашка, мой младший брат, которому в школу ещё ходить и ходить, она бы ни дня в Москве не задержалась. На огороде я ей усердно помогал с весны: вскапывал делянки под картошку и грядки для овощей.