Далёкие милые были - [50]

Состав студии художественного слова пополнился двумя мальчиками и двумя девочками. Один из новичков, лет десяти, здорово читал «Золотого петушка». Это был Авангард Леонтьев. Со своим острым носиком-«клювом» он и сам был похож на петушка.

В театральном кружке тоже народу прибавилось – среди вновь пришедших были Люда Долгорукова и Валерий Рыжаков (спустя годы каждого из них удостоят звания заслуженный артист РСФСР). Для новой постановки Евгения Васильевна зачитала нам пьесу Б. Горбатова «Юность отцов». Главные роли достались Лёньке Нечаеву и красавице Люде Долгоруковой (с первой же читки стало понятно, что ей это, как никому больше, подходит). Лёнька же беспокоился, успеет ли он премьеру сыграть прежде, чем его в армию забреют. Он не скрывал, что ждёт не дождётся армейского призыва: «Хоть отъемся», – улыбался он, но это не было шуткой.

С грехом пополам окончил первое полугодие в 9-м классе. Стиснув зубы, пробегал глазами определения и формулы в учебниках по химии и тригонометрии, чтобы хоть как-то заработать тройки. Посадили меня за парту с отличницей и дали ей комсомольское поручение подтянуть меня по учёбе. Звали эту девочку, исполненную дивной красоты, Валя Дмитриева. Она была словно воплощение чеховской формулы: «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Я не был в неё влюблён, но не заметить её совершенства не мог. Валя была не только самой красивой в классе, но и во всей школе. Я, в ту пору балуясь стихосложением, посвятил ей мадригал, который решил зачитать на перемене:

Валька Дмитриева, ты –

Обалденной красоты!

Ноги стройны, груди – дыни,

Как у греческой богини…

Тут учебник по тригонометрии стукнул мне по лбу.

– Дурак, – заключила Валька.

Хорошо, что она прервала меня, потому что финал не понравился бы ни одной девушке:

Неужели день настанет,

Когда это всё увянет?

На следующей перемене не услышавшая этого заключительного вопроса-«аккорда» Валька достала из портфеля яблоко и протянула мне:

– Хочешь? – в её интонации чувствовалось стремление к миру.

– Спасибо, – я взял яблоко, но чувство ущемлённого достоинства меня ещё не отпустило. – Когда-то тётя Ева вот так же дала яблоко дяде Адаму, и их прогнали из рая на землю.

– Сам на землю спустись, Адам. Не витай в облаках, – прелестная улыбка расцвела на Валькиных губах. Понятно, она не сердится, и где-то глубоко в душе стихи мои ей приятны.

Снова полёт… Собачка-камикадзе, бедная Лайка, взлетела в космос и где-то там погибла. В память о ней выпустили сигареты с фильтром, её мордочка была изображена на пачке с надписью «Лайка».

В студии художественного слова я увлёкся рассказами Чехова. В театральном кружке полным ходом репетировали «Юность отцов». Как-то к нам зашёл Николай Москаленко, ассистент режиссёра с «Мосфильма», где в то время снимали «Солнце светит всем». После репетиции Москаленко подошёл ко мне и предложил СНЯТЬСЯ в кино. У меня «в зобу дыханье спёрло»… Роль небольшая – ремесленник ФЗУ. Я не верил своему счастью… Вот оно! – его величество случай. Настоящее кино! «Мосфильм»! Николай рассказал мне, куда и когда надо прийти примерить костюм – форму ремесленника, подстричься. Съёмки будут целых два дня!

Наконец наступил этот день – я на «Мосфильме». Переоделся в костюмерной, в гримёрной мне наложили тон на лицо. Сердце плясало от радости! И вот я в павильоне, в выстроенной декорации, а вот и актёр Валентин Зубков. Кроме меня, Николай Москаленко привёл ещё двух ребят моего возраста. По сюжету мы втроём должны были устранить техническую неисправность в доме учителя, ослепшего на войне (роль В. Зубкова). Вот пришёл сам режиссёр – Константин Наумович Воинов. На ходу он одновременно общался с троими: смеялся, сердился, выкатывал глаза, непрестанно жестикулировал, хватаясь то за сердце, то за голову, прыскал слюной. Наконец троица от него отступила, и Москаленко подтолкнул нас, парнишек, к Константину Наумовичу. Воинов осмотрел нас, закивал часто: «Хорошо, хорошо», – мысли его, наверное, о чём-то более важном, были где-то далеко.

Оператор, восседавший на тележке за камерой, обратился к режиссёру:

– Можем репетировать, Константин Наумович.

Воинов объяснил нам наши несложные действия. Первый кадр этой сцены: ремесленники проходят в комнату через веранду, на пороге комнаты останавливаются. И вот:

– Мотор! – Хлопушка. – Начали! – Мы всё сделали, как репетировали. – Стоп!

Режиссёр с оператором о чём-то переговорили. Воинов:

– Давайте ещё раз прорепетируем: что-то у нас не получается.

Прорепетировали – нос у Воинова сморщился:

– Да, детский сад какой-то… Трое – много. Ты вот, – и он указал на меня, – ты лишний здесь, отойди.

Всё внутри у меня рухнуло, глаза, готовые извергнуть поток слёз, набухли. Я сдержался, но Николай заметил перемену во мне. Он подошёл и стал утешать, что из-за такой ерунды и расстраиваться-то не стоит, что он непременно позовёт меня на стоящую роль, а не на какой-то там эпизод.

Вышел с киностудии. Остановка рядом с проходной, троллейбус участливо открыл двери. Сел у окна, прилип к стеклу лбом – и, как у Татьяны Лариной, «слёз ручей» полился из моих очей. Пройдёт чуть меньше 20 лет, и судьба, уже при других обстоятельствах, вновь сведёт меня с Константином Наумовичем. И уже мне выпадет сказать ему те же самые слова.