Да пошли вы все!.. - [5]

- А никуда, - дочь задумчиво посмотрела в окно, в облачное небо, отыскивая там нелёгкий ответ на простой вопрос, кем она хочет быть. И придумав, захохотала: - Хорошо бы воспитательницей в детский сад, я бы сопливым устроила и фитнес, и английский. Они бы у меня по струнке ходили, в сортир бы по команде отправлялись, - и столько было злобы в лице будущей воспитательницы, что отцу стало не по себе. – И почему родители не хотят оставить детей в покое? – закричала она в ярости. – Почему не разрешают жить так, как им хочется?

Отец смутился, даже порозовел.

- Да я, вроде, тебе не мешаю и не запрещаю.

Дочь, опомнившись, вскочила с дивана, подошла к отцу, поцеловала в щёку.

- Я не о тебе. Ты у меня правильный.

Правильный отец ещё больше смутился, задвигался в кресле и с креслом, пряча повлажневшие глаза. Он-то хорошо знал, что отец из него получился никудышный, да и родитель – неудачный: очень хотел сына, а родилась дочь. И потому, что не хотел дочери, постоянно чувствовал вину перед ней. Нельзя сказать, что он не любил её, но и сказать, что любил, тоже было бы преувеличением. Она, естественно, чувствовала равнодушие отца, но всё равно тянулась к нему, спасаясь от деспотизма и диктата волевой матери. Именно это – постоянная униженность и задавленность со стороны матери и жены – толкали их друг к другу, давая возможность откровенно поплакаться, пожаловаться на матриархат, почувствовать независимость и расслабиться, не вызывая обидных насмешек и поучений. Как известно, общие беды и обиды наиболее тесно объединяют слабые характеры, а они с дочерью совсем не боевые, терпеливые и слабовольные, и противостоять семейному диктатору были не в состоянии. Со временем, однако, болезненная привязанность и посещения взрослой дочери становились для отца всё более тягостными, и каждый натянуто-душевный разговор превращался в испытание нервов. Для дочери же редкие свидания с отцом были залечивающей отдушиной от убивающего морального угнетения. Он всегда был ей ближе и роднее, понятнее, но при разводе родителей она, всё же, ушла к матери потому, что панически боялась её. Ушла как заяц к удаву, а отец не захотел за неё бороться, обретя, наконец, относительную свободу. Теперь им можно видеться только с разрешения матери, и дочь, изредка нарушая запрет, чувствовала себя хоть в этом сильной и независимой, да и приятно было пусть даже так, негласно, досадить властной родительнице.

- Па! – вывел Ивана Ильича из тоскливой задумчивости просительный голос родственной обузы.

- Да? – насторожился «па». Он не любил, когда его о чём-то просят: и отказать не в силах, и дать не хочется.

- «Чамбер потс кингс» приезжают, - обрадовала дочь, - всего на один день.

- Выставка королевских вещей, что ли? – попытался догадаться отсталый предок.

- Какая выставка! – возмутилась продвинутая дочь. – Ты врубился не в ту фазу.

- Сама же говоришь о королевских ночных горшках, - возразил педантичный «фаза» - знаток английского языка.

- Господи! – разозлилась «дота» - будущий знаток английского языка. – Так называется всем известная мировая рок-группа. Все пойдут оторваться на них.

- Я не пойду! – решительно отказался от привалившего счастья Иван Ильич. – Меня никакими горшками от дивана не оторвёшь. А ты – как хочешь.

- Хотелось бы, - и замолчала, насупившись и нервно закачав ногой, положенной на другую.

Иван Ильич понял, зачем она пришла.

- Сколько? – спросил, поднимаясь с кресла.

- Дешёвые – по штуке, - ответила любительница горшкового рока, скривив губы в обиде неизвестно на кого или на что.

Иван Ильич взял пиджак, достал объёмистый, но тощий кошелёк, покопался в нём двумя пальцами и, вытащив две пятисотки, протянул дочери. Та взяла, не глядя и не благодаря, встала, небрежно засунула в задний карман штанов, снова села и замерла, нервно шевеля пальцами рук, лежащих на драных коленях. Отец удивлённо поднял брови.

- Ты чего?

Дочь подняла на него тусклые бабкины глаза и сердито выговорила, как отругала:

- Что я, одна пойду, как дура?

Щедрый родитель опешил, не понимая своей вины.

- Иди со своим Валериком, - разрешил он, хотя разрешение его никому не требовалось, - кто тебе мешает?

Валерик появился у них недавно. Единственный сын банкира, у которого менеджером отдела работала мать, был невыразительным хлюпиком, худющим и сгорбленным от долгого просиживания за компьютером. Ещё более безвольный и безынициативный, медлительный в движениях и в эмоциях, он сразу привлёк внимание дочери тем, что им можно было вволю покомандовать. А мать, которая познакомила их, всячески поощряла дружбу, надеясь на большее и для дочери, и для себя. Иван Ильич видел протеже только раз, и ему потенциальный зять не понравился. Длинный жидкотелый парень всё время встречи молчал, заткнув уши наушниками плеера, и коротко дёргался, очевидно, в такт горшковой музыки. Ему-то, похоже, никто не был нужен, кроме неё и компьютера. В общем, временно сошлись два никудыших изгоя, объединённые тихим скрытым эгоизмом.

- Ему предок не даёт бабок на рок-концерты, - объяснила дочь свою насупленность. – Заставляет, жмот, зарабатывать самому, а Валерик не хочет.