Да пошли вы все!.. - [7]

- Похудел. – И строго напомнила: - Ты должен следить за своим питанием и здоровьем. – Пояснила зачем: - Не забывай, что у тебя на иждивении дочь, и ты обязан достойно содержать её как минимум 7 лет. – «Ещё 7 лет моральной каторги», - грустно отметил про себя понурившийся Иван Ильич. – А ты выглядишь неважно, - добавила оценщица, намекая на то, что под её неусыпным присмотром он выглядел важно.

«Будешь так выглядеть», - молча согласился доходяга, - «когда не дают отдохнуть в законные выходные». Сама же Элеонора Львовна была, как всегда, в идеальной форме, не меняясь уже много лет. Даже, пожалуй, помолодела: на гладком лице – ни одной морщинки, строгие глаза – по-молодому ясные, роскошные белокурые локоны свободно, по-современному, спущены на плечи и спину, живот подтянут, талия как у моделей. Любой мужик заглядится. Любой, но не Иван Ильич, ему смотреть на бывшую жену было тошно. Она, слава богу, стала чужой не только морально, но и внешне.

- Кстати, - вспомнила она некстати, - у тебя есть левые заработки? – и, не дав подозреваемому возмутиться, поняв по его нахмуренной физиономии, что как был он лохом, так и остался, наставительно попеняла: - А надо бы иметь: взрослеющей дочери дополнительные алименты никак не помешают. – «Я и так дополняю», - вспомнил непутёвый отец недавний небескорыстный визит дочери-переростка. – Хотя ты и оставил семью, - продолжала заботливая мать, - но от помощи ей тебя никто не освобождал.

Иван Ильич, прижав руку к груди, хотел поклясться и напомнить, что не он оставил добропорядочную семью, а его отставили, обвинив в несостоятельности в качестве главы родственного коллектива. Так оно и было. И случилось совсем не по его воле, а неожиданно для него. И случилось тогда, когда Элеонора Львовна устроилась через отца – директора крупнейшего городского рынка – менеджером в солидный банк, и там её заметил и отметил сам банкир, потерявший жену и тяготившийся воспитанием сына-лоботряса. Подзуживаемая родителями, новая банковская служащая начала усиленный подкоп под холостяцкую крепость завидного жениха и когда почувствовала, что пора закладывать взрывное устройство и брать банкира за кошелёк, деловито, не смущаясь, предложила Ивану Ильичу расстаться на взаимовыгодных условиях.

Они были таковы: из разменянной трёхкомнатной квартиры маме с дочкой, которая, неутешно разрыдавшись, решила примкнуть к одинокой родительнице, достаётся двухкомнатная улучшенной планировки, а неспособному отставному главе семейства – старая однокомнатная на окраине города. Девятый «Жигуль», поскольку разделить его невозможно, отъезжал к обесчещенной женщине с сиротой, поскольку она и так практически одна им пользовалась, и на новой респектабельной должности ей никак нельзя без личного транспорта. Из имущества Ивану Ильичу отдавали любимые им и освоенные до заметных вмятин диван и кресло, дополнив гарнитур стареньким платяным шкафом, в котором хозяин не удосужился за всю совместную жизнь подогнать незакрывающиеся дверцы, а также стареньким малогабаритным холодильником, выработавшим свой промозглый срок и отчаянно трясущимся по ночам от старости. К этому великодушная Элеонора Львовна добавляла почти новый телевизор в ответ на малодушный отказ другой стороны от сбережений.

Иван Ильич не возражал, что было бы бесполезно, поскольку ему отводилась роль облагодетельствованного статиста. Он даже обрадовался замаячившей свободе и немножко опасался её, как комнатная собачка, выброшенная за дверь. Ему обидно, что ушёл не сам, а его ушли, а надо было сделать решительный шаг давным-давно. А сейчас, когда он мысленно собирался с вескими опровержениями своей вины, чтобы восстановить, наконец, семейную справедливость, обличительница ушла в комнату и по-хозяйски открыла платяной шкаф.

- Как и в холодильнике! – брезгливо оценила содержание и слегка поморщилась, увидев внизу скомканные нестираные вещи. – Для стирки ты можешь воспользоваться услугами нашей прислуги. – Захлопнула дверцы, которые привычно не закрылись. – Нельзя превращать квартиру в антисанитарную барахолку, пропитанную болезнетворными микробами. – У этой ревностной гигиенистки ни одна прислуга не выдерживала больше двух месяцев.

Завершив ревизию, Элеонора Львовна аккуратно присела на знакомый диван, не прислоняясь к спинке, аккуратно расправила подол узкой светлой юбки с широким чёрным поясом дзюдоистки, украшенным золотой пряжкой.

- Кстати, - обратилась она к неряхе, и он знал, что за таким началом обязательно последует что-либо неприятное и некстати, - у нас возникли непредвиденные финансовые затруднения, - сообщила вторую, наиболее значимую причину интереса к его левым заработкам. – Ты мог бы помочь, - строго и требовательно посмотрела прямо в глаза чужому мужчине, вежливо стоявшему у окна, - всё же не чужие люди. – Иван Ильич усмехнулся и отвернулся к окну, не желая быть своим. – Ты уже слышал? – догадалась банковская банкротша. – От кого? – и опять догадалась: - От Аркадии?

 Так звали их, к сожалению, общую дочь. С рождения и до школы у неё было нормальное имя – Маша, и в свидетельстве о рождении было записано: Мария Ивановна Петушкова. Но потом, перед школой, простое русское имя показалось матери вульгарным, и она вместе с авторитетными рыночными родителями переделала свидетельство, в котором значилось, что у Петушкова Ивана Ильича появилась дочь Аркадия, названная так в честь прадеда Аркадия, с отчеством Львовна в честь деда и с фамилией Звездина в честь всего их торгово-финансового клана.