Да не убоюсь я зла - [2]

А оцепеневшая от ужаса Марта неожиданно для себя углядела в желтых волчьих глазах смертную тоску и закрыла рот. Резко развернувшись к нагоняющему ее отцу Иерониму и «охотникам», она отвела руку со свечами подальше от двери.

— Довольны ли вы, панове? Или мне и в спальню вас вести? Постель перетрясать будете?

— Вы уж простите нас, госпожа Марта, — выступил ее сосед, — за срам.

Хотя хотелось, ох, как хотелось порыться в постели панны Марты, — но без свидетелей!

— И правда, дети мои, оборотня здесь и следа нет. Покинем дом, — отец Иероним пастырским жестом отвел людей, — он скорее всего уже далеко, пока вы здесь задержались…

Преследователи, разъяренные тем, что священник так легко читает в их сердцах, разразились воплями негодования и выплеснулись на узкую улочку.

Они стояли так близко, что при желании он мог дотянуться до рясы ксендза.

Прислушиваясь к затихающему шуму, сердце бешено колотилось в висках. Еще не веря в неожиданную удачу, он со сдавленным полувсхлипом без сил сполз по стене.

Благодарности к вдове не было. Если бы его нашли — охапка хвороста нашлась бы и для нее. Но все же она молодец, успела сообразить.

Шум совсем стих. Надо было уходить, а он все не мог встать на ноги. Он перевел дыхание, но, поднимаясь, едва удержался от крика, перед глазами плыли белые мухи.

Ясно, через окно и крышу, как он пришел сюда, уйти не получиться. Значит, надо вниз…

Бедняжка Ганна все не могла успокоиться. Боялась она не столько оборотня, хотя его-то она конечно боялась, — сколько тех, кто только что ушел. Оставив хозяйку сидеть в напряженной неловкой позе на лавке внизу, Ганна прокралась наверх.

Огарок свечи грозил вот-вот потухнуть, и Ганна трепетала всем своим тщедушным телом. Когда же в коридоре в ее сторону качнулась темная фигура, она не закричала. Она заголосила так, что любой, — оборотень ли человек, — ударился бы в панической бегство от этого звука. Но истерический вопль так и не прозвучал в полную силу, оборвавшись придушенным всписком, — потому что благочестивая вдова Марта, возникнув рядом отвесила ей не по-женски сильную оплеуху.

— Цыц! Язык отрежу! Марш спать.

Ошеломленная Ганна вспорхнула в свою каморку на чердаке.

— Видать, вы и впрямь ведьма, — внезапно усмехнулся волколак.

— А какая теперь разница, — устало вздохнула Марта.

Он оттер рукой кровь со щеки. Оно верно. Как-нибудь ворвутся такие добрые соседи, — и запылает весело благочестивая вдова. Лучше б она и вправду была ведьмой, может и нашелся бы какой дьявол — заступник.

Марта истолковала его жест по-другому — Умыться тебе б надо.

— Звать — то тебя как? — в кухне кружевница кивнула ему на кадушку с водой и протянула полотенце — Ян Лют.

Вдова только вздохнула.

Он без стыда скинул рваную рубаху и плеснул в лицо водой. Марта чинно сложила руки. Лют оказался молодым, крепко сбитым парнем самой воровской наружности, поджарый, жилистый, с буйной черной шевелюрой и нахальным прищуром лешачьих глаз.

От него веяло силой — не дикой силой нечеловека, а обычной здоровой мужской силушкой. Марта поспешно отвела взгляд. Видать и правда давно у тебя мужика не было! А по-честному — так и никогда его настоящего-то и не знала…

Прижимая полотенце к порванному боку, Лют сел напротив.

— Чем и благодарить-то тебя хозяйка?

— Скажи лучше, почему в мой дом полез, — вместо ответа поинтересовалась Марта.

— Мимо проходил, — оскалился Ян, — забор низкий, ставни хлипкие. Дай, думаю, загляну. Живет баба одна, тихо, кто искать станет.

Марта горько усмехнулась и достала хлеба, сыра козьего, яблок, поставила на стол наливку сливовую.

— Милости прошу, оборотень.

Волколак сверкнул крупными белыми зубами и не заставил просить себя дважды, искоса поглядывая на хозяйку. Вот так баба! Ворвались посреди ночи, с постели вытащили, едва поленьями сухими не обложили, а она сидит и незваного гостя, который может и чудовищем обернуться, хлебом — солью потчует! Лют восхищенно покрутил головой.

Марта тем временем и сама себе удивлялась. Видно так крепко соседей своих испугалась, что на чужака страха уже не осталось.

— Пойдем, где спать покажу.

Наверху достала из сундука добротную одежду.

— От мужа? — усмехнулся Ян.

Марта кивнула. Рубаха покойного Михала была ему коротка в рукавах и колом висела на отнюдь не хилых плечах. Ян прикинул, что видать покойник напоминал нечто среднее между боровом и бочонком, покосился на вдову, — эх, не по голове шапка!

Вернувшись к себе, Марта подумала и задвинула засов на двери, что бы лишний раз обозначить преграду между собой и чужаком. Да только оборотню было не то того.

Он повалился на постель, блаженно вытянулся, уже даже не морщась от боли в боку, и сразу же канул в глубокий сон, едва успев подумать: «От свезло, так свезло…».

Его разбудило звериное чутье, не раз спасавшее шкуру, и осторожное прикосновение.

Ян вскинулся спросонья, руки сами сомкнулись на мягкой плоти, подмяли под себя, прежде, чем волколак открыл глаза. Лют окончательно стряхнул с себя остатки сна и обнаружил под собой вдову Марту, полностью одетую так, как будто она собралась к заутрене. При этом одна его рука стискивала тонкую шею, а вторая прижимала заведенные над головой руки к постели. Он несколько смущенно разжал сомкнувшиеся пальцы, и на горле немедленно проступили красные пятна. Кружевница лежала молча, не шевелясь, без тени страха в глазах. Ян ухмыльнулся, заглянул в округлую глубину корсажа и с сожалением отпустил женщину.