Да, был - [41]

— Поверьте, — говорил фон Шерф, — услышав тихий, внушительный голос эсэсовца, пленные затрепещут от страха перед ним. Мой идеал—способ разговора Атоса со своим слугой Гримо. Итак: без крика! Если вы намереваетесь воздействовать на пленного за нарушение — запишите его номер. Ручаюсь, при вечернем рапорте наглец получит законное возмездие по моему назначению.

Дальше фон Шерф повел разговор о выстрелах на территории шталага. На право помощников застрелить пленного, если тот заслужил, он, Шерф, не покушается, но надеется, что никто не станет огульно применять оружие. Расстрел за попытку к побегу и за открытый бунт разумеются сами собой.

Выдерживая паузу, фон Шерф обвел присутствующих взглядом. В руке у него блеснул нож. Он проговорил: «Внимание!», взял с вазы лимон, разрезал на дольки, а затем выбрал плод покрупнее, зажал в кулаке и, помахивая им, начал наглядно объяснять: пленные это энное количество мускульной силы и энергии. Администрация шталага призвана использовать их на благо нации, и чем полнее, тем лучше.

— Пленный — это лимон. Вот он у меня в кулаке! — сказал фон Шерф, разжимая кулак и подбрасывая золотистый плод. — А это, — фон Шерф приподнял блюдце с ломтиками лимона, — тоже лимон. Из жалких кусочков, лежащих на блюдце, даже усовершенствованной давилкой не выдавить много сока. Зато из этого лимона…

Фон Шерф кончиком ножа проколол кожуру лимона, лежащего на ладони, обеими руками сжал его. В стакан потекла мутная жидкость.

— Видите, — торжественно сказал фон Шерф. — Из неразрезанного лимона я выдавил не менее тридцати граммов живительного сока, и если через некоторое время вновь примусь за этот же лимон, — наберется еще столько же.

В подтверждение фон Шерф сжал лимон. В стакан звонко шлепнулись капли сока и несколько косточек. Фон Шерф небрежно положил лимон на стол.

— Я вижу, вы поняли, — самодовольно улыбнулся фон Шерф. — Из тысячи «лимонов» мы умело выжмем все соки, и они пойдут на пользу империи. А кожура… кожуру ожидает участь кожуры.

Фон Шерф, брезгливо морщась, отшвырнул выжатый лимон в корзину, вытер пальцы носовым платком и продолжал:

— Ни криков, ни выстрелов. Законность во всем. Я правовед и нарушать законность не позволю.

…В шталаге «Нахт унд небель эрлас» на пленных не кричали, их не избивали дубинками, не расстреливали из прихоти или за мелкие нарушения. Люди работали на каменоломнях по двенадцать часов в сутки, без отдыха, при выполнении нормы получали питание до восьмисот калорий.

И между тем в шталаге «Нахт унд небель эрлас» умирало больше, чем в шталагах, где царил произвол. Узники уже через месяц-два по прибытии в распоряжение фон Шерфа начинали походить на обтянутые кожей скелеты…

В три тридцать раздавался сигнал подъема. Военнопленные выстраивались на плацу перед блоками, — их было шесть, по 200—250 человек в каждом. Поверка длилась от двух до четырех часов. Затем следовал развод на работу и трехкилометровый марш до каменоломен.

Вечером производилось построение «на рапорт». Военнопленных выстраивали в каре, в центр выносили деревянные козлы и пучок длинных вымоченных хлыстов. Старшие блок-надзиратели и надсмотрщики подходили к фон Шерфу, перечисляли, кто не выполнил норму, называли проштрафившихся и характер нарушения, сообщали фамилии перевыполнивших дневное задание.

Перечисленных в рапортах выводили. Заслуживающих поощрения строили направо, провинившихся — налево. Первых фон Шерф хвалил и награждал талоном на дополнительный паек, в который входило немного еды и пять сигарет, а затем начинал назначать наказания стоящим слева: от пяти до двадцати пяти ударов розгой.

Военнопленному, без крика и стонов вытерпевшему порку, последние два удара прощались, — это соответствовало инструкции.

За два года существования шталага в нем было только семнадцать расстрелов — пять за подстрекательство к бунту, восемь за попытку к побегу, четыре за оскорбление действием старших чинов охраны.

Распорядок дня в шталаге разработал фон Шерф.

До фон Шерфа доходили сведения о том, как его заместители проводят утренние поверки, но он снисходительно улыбался: у кого из нас не бывает причуд.

У штурмбаннфюрера Боркмана и капитана Виктора существовали разные методы поверки. Боркман не блистал изобретательностью: военнопленные выстраивались в пять шеренг у блока. Громко отсчитывая, Боркман шел от фланга к флангу и, пересчитав людей первой шеренги, командовал: «Присесть!»

Пленные приседали на корточки. Боркман пересчитывал людей второй шеренги и ей подавал команду. Усадив так всех двести—двести пятьдесят человек, он «забывал» скомандовать: «встать, вольно!», — шел от блока к блоку и-повторял то же самое.

Пошевелившихся, попытавшихся опереться руками о землю или сесть на пятки, блок-надзиратели записывали ; «на рапорт», как за неподчинение команде.

Иногда, потехе ради, Боркман считал по-французски, по-английски, а то и по-русски, сбивался и начинал снова.

Виктор придерживался другого метода. Он командовал: «На поверку, смирно!», вынимал из кармана свежий номер «Фелькише беобахтер» или «Дас шварце кор» и заунывным голосом читал передовую статью.