Да, был - [40]

Пока в Бильфельде думали, как быть с беглецами, статья попалась на глаза руководителям провинции. Последовало распоряжение: «Бандитов этапировать в Кельн». А в Кельне вокруг девяти беглецов разгорелись страсти.

Группа чиновных лиц, заинтересованная ударить по ведомству, призванному охранять шталаги, подняла шум вокруг «банды военнопленных», а ведомство это, чуя нависшую над ним угрозу, стремилось доказать свою невиновность.

В междуведомственную перепалку включились вышестоящие чины. Обе стороны требовали строгого расследования.

Беглецов рассадили в одиночные камеры, допрашивали, стращали. Они рассказывали о побеге, но им не верили.

При обыске у Русина обнаружили карту дядюшки Ганса и план маршрута от домика Кауфера до канала. Следователь потребовал назвать того, кто дал их.

Русин на секунду закрыл глаза, и перед ним сквозь алую пелену всплыло суровое лицо старого Ганса: трубка в зубах, вьется дымок. У старика постепенно стали закручиваться в колечки усы, вытянулся нос, на подбородке появилась ямочка, а вместо шляпы — на голове обозначилось егерское кепи… Голова господина Кауфера ожила, и Русин ясно услыхал: «Что вы скажете об этом красавце? А? Вы и ваши друзья отроете котлован…»

— Ну, как? Вспомнил? — спросил следователь.

— Так точно, — ответил Русин, — карту и план я получил от господина лесничего Кауфера. Около месяца мы работали у него бесплатно, и он дал их в виде платы. На плане его собственноручные надписи.

Вызванный на допрос Кауфер попробовал возмутиться, разглагольствовал о былых заслугах, пытался опорочить показания пленных и Русина, но экспертиза доказала тождество почерка Кауфера с надписями на плане, и… безмозглая голова лесничего повисла на волоске.

Показания беглецов о работе в механическом заведении Блашке в Альбахе тщательно проверили. У следователя возник вопрос: не имеет ли тут место злоупотребление коменданта лагеря? Ведь упорно поговаривают о том, что некоторые из них торгуют советскими военнопленными.

Покровитель Кауфера помчался к «дорогому товарищу по партии» Борману. Тому равно не терпелось напакостить «страшному Генриху». Он позвонил в Кельн и намекнул о том, что надеется на благоразумный подход к «делу о банде».

Буквально через несколько минут с Кельном соединился Брандт: только что Гиммлеру доложили о возмутительной шумихе вокруг советских пленных, оказавшихся на свободе после воздушного налета на Альбах. Гиммлер рассчитывал, что кельнские руководители не заинтересованы опорочить его ведомство.

В Кельне растерялись: как уберечься от ожога, оказавшись между двух огней?

— У нас есть суд! Беспристрастный, нелицеприятный суд! — подсказал один из дотошных крючкотворов-чиновников.

Судья чувствовал себя неважно. Ему было безразлично, будут ли девять большевистских солдат расстреляны немедленно или их доконают эсэсовцы в лагерях, но приговором он должен показать, на чьей стороне его симпатии.

Оттягивая решительный момент, он объявил перерыв, а наутро предоставил подсудимым последнее слово.

К изумлению присутствующих в зале, Русин начал говорить на немецком языке, как настоящий берлинец. Он обрушился на беззакония, творимые в отношении советских военнопленных, на ужасы, происходящие в шталагах.

…Приговор был короткий: «Военнопленных Русина, Старко, Нечаева, Иберидзе, Вальца, Авдеева, Булатни-ка, Перерву и Здобина, как не виновных в побеге, — эту формулировку требовал Брандт, — оправдать и водворить в шталаг».

Через два дня после окончания суда, вне связи со статьей «Доколь?», был издан приказ: «Эсэсовцев молодых возрастов, по состоянию здоровья способных нести строевую службу, занятых в тыловых учреждениях, в том числе в шталагах, откомандировать во вновь формируемую дивизию, а их должности в местах превентивного заключения, в концентрационных лагерях и шталагах, заменить капо».

Восточный фронт требовал пополнения…

ТЕОРИЯ «ВЫЖАТОГО ЛИМОНА»

Во время подбора кандидатуры на должность коменданта шталага №91, отдавая дань тевтонской страсти к громким названиям, лагерь наименовали «Шталаг нахт унд небель эрлас», остановились на Гвидо Оскаре фон Шерфе, оберштурмбаннфюрере СС.

…О том, что из себя представляют шталаги, фон Шерф знал, как правовед, возмущался произволом, царящим в них, и, согласившись на назначение, сказал:

— Мой шталаг будет образцовым. Заранее ручаюсь: если хотя бы один военнопленный, присланный ко мне, в результате окончания войны попадет домой, как работник он окажется непригодным.

Когда шталаг был подготовлен к приему первой партии военнопленных, фон Шерф созвал совещание помощников и офицерского состава.

В кабинете фон Шерфа на письменном столе стояла хрустальная ваза с апельсинами и лимонами. Врачи советовали фон Шерфу: «Побольше цитрусов! Побольше витамина Це!»

— В шталаге должны царить дисциплина, порядок и законность в большом и малом, — говорил фон Шерф.— В зоне не будет выстрелов и злобного крика. Что такое крик? — фон Шерф оглядел присутствующих и сам ответил: — Кричать — значит не уметь владеть собой. Кричать на человека, судьба и жизнь которого зависит от тебя, это унижать самого себя, показывать слабость перед тем, на кого кричишь. Кричать самой природой разрешено унтер-офицеру на рекрута-новобранца. А уже командир взвода должен го-во-рить… Пусть громко, но — говорить. Командир роты — тоже говорит, но значительно тише. Полковой командир вообще не имеет дела с солдатами, он «распекает» батальонных. — Костяшкой согнутого пальца фон Шерф постучал по столу. — Следуя выше по иерархической лестнице, — фельдмаршал «изволит давать указания», а господь бог, если существует, наверное, возлежа на мягких облаках в лазурном эфире, даже в беседе с грешником чуть заметно шевелит губами, выдыхает слова… Чем выше ранг и интеллект, тем спокойнее голос.