Цветы на асфальте - [33]

Знал Коротков, что не каждый, возвратившись «оттуда», несет с собой доброе настроение, твердую убежденность в необходимости честной жизни. Ведь справедливое наказание — все-таки наказание, карающий перст которого создает в человеке за годы отсидки оболочку отчужденности, заряжает его надолго обидой на все и всех, и, прежде всего, конечно, на административные органы. И преодолеть это отчуждение, уяснить, что виновником всех бед являешься ты сам, способен не каждый. Вот об этом-то и не забывал Алексей ни на минуту, приглядывался, выискивал всегда в сидящем напротив его человеке ростки доброты, которые надо не только выявить, но и дать им прорасти силой своего участия, доброты, а не мелкого и показного доброхотства. Об этом он постоянно твердил своим ребятам. Не просил, а требовал, чтобы изучали преступный мир, среди отбывших наказание искали людей, не растерявших человеческих качеств, помогали им встать на правильный путь. Алексей знал, как доверие окрыляет оступившегося человека, твердо верил, что без добрых отношений с людьми, хорошо знакомыми со своей средой, повадками, жаргоном, намного сужается поле деятельности, обедняется методика розыска. Но как вырвать человека из его прежнего мира, помочь ему очистить душевную накипь — этому не учил ни один институтский учебник. Это могла подсказать только жизнь.

Коротков вспомнил первую встречу с Иваном Крупновым. Зашел тот, привычно втянув голову в плечи, руки на животе — придерживают полы незастегнутого пиджака.

— Здорово, начальник.

Блеснули во рту две желтые коронки. Во всем: походке, угловатых жестах, отрепетированной улыбке — чувствовалась добротная воровская школа. Что ж, прошел парень свою «академию» и теперь вот желает показать свое «я». Такие долго на воле не задерживаются, жди от них пакости.

Легла на стол длинная, как лента, справка о судимости. В коротких строчках перечень статей Уголовного кодекса.

Крутил Алексей ручку меж пальцев, медлил накладывать визу-разрешение на получение паспорта. И говорить вроде не хотелось. Долго смотрел на справку. Хотя, чего там разглядывать. Обычный послужной список вора. Крал у государства, не гнушался и личной собственностью граждан. А в сторону от этих статей — ни-ни. Профессия!

— Как жить, Крупнов, думаешь?

— Это моя печаль, начальник.

Запахнули ладони плотнее пиджак.

— Специальность есть?

— Хозяин добрый, приобрел с десяток.

Не клеился разговор, чересчур официальный, свернуть бы чуток в сторону.

— По какому адресу прописываться будешь?

— Найду где прислониться.

— А мне бы поконкретней.

— Это к чему же? — проявил некоторый интерес Круп-нов.

— Административный надзор оформить придется. Накрутил статей, как лапши на мясорубке.

— Под надзор? — погасли во рту коронки. — Что ж, воля твоя, начальник. Для меня небо всегда в клеточку.

Тогда и мелькнула у Алексея мысль: а если попробовать оторвать Какаду от его дружков? Не век же ему по колониям горе мыкать, расплачиваться за короткое мнимое воровское «счастье». Не все, поди, человеческое в нем угасло. Скажи он тогда прямо ему об этом, рассмеялся бы в ответ Крупнов: это его-то, на путь праведный. Но от предложения — помочь устроиться на работу — не отказался. Трудился он грузчиком на местном мясокомбинате. Работа для вора тем и прибыльная, что при случае можно утаить баранью тушу или вязку колбасы. На том и попался. Каких-то десяток килограммов потерялось при погрузке на складе, сумма мизерная, рублей на сорок, но для вора-рецидивиста и это страшно. И винить ни кого не будешь — сам себе на шею аркан накинул. А тут еще кладовщица шум до небес подняла. Много ли, мало ли, а кругленькая сумма — недостача на складе объявилась. Кто виноват — без сотрудников ОБХСС не разберешься, а под горячую руку все грехи на мышку свалили, какой Ванька Крупнов в сей момент оказался. На кого же еще, на кладовщиков да администрацию, что ли? Когда вот он, вор. И по бумагам, и по обличью, к тому же за руку пойманный.

Только Алексей не очень в то поверил. Ну, а с Крупновым, конечно, работать надо, раз кража в журнал заштампована. И снова встретились в кабинете. Какая-то ощутимая озлобленность распрямила фигуру Крупнова, жестче обозначила черты лица. Видать, смирился с тем, что срок предстоит немалый, какие тут разлюбезные разговоры. Спросил его прямо:

— Хочешь остаться на воле?

Усмехнулся Крупнов криво, не той стороной, где коронки впаяны.

— Моя воля, начальник, давно в клетку спрятана.

— Я спрашиваю, хочешь остаться на воле? — упрямо повторил Коротков.

— Что-то мне непонятна твоя милость, начальник. Если обогреть хочешь, так сразу скажи, ты — сам по себе, а я — тоже. Дороги у нас разные и никогда не сойдутся. Разве что вот так, дело на Канаду состряпаешь.

— Это не по моей части дела стряпать, да и не верю я откровенно в этот шум с обворованным складом, иначе бы разговор другой пошел.

И тут Крупнов, тертый калач, уловил какую-то свежую струю в разговоре, надежду что ли почувствовал, или просто человеческая душевность задела — никто верить до сих пор не желал, оно и понятно: от кого ярлык вора укроешь, что однажды к тебе был пришлепнут, а тут... Но этот человек из категории лиц, ненавистных Канаде, сказал ему, что не верит в эту колбасную историю.