Цветок прерий - [53]

Она не преследует Калифорнию Смита – строго напомнила себе Маккензи. Она пришла проведать дикую кобылицу. Лгунья!

Прислонившись к перегородке, Кэл гладил бархатный нос лошади и тихо разговаривал с ней на языке апачей. А Маккензи остановилась в дверях и смотрела. Ей не хотелось входить, потому что она боялась реакции Кэла. Кто знает, какое выражение примет его лицо – станет непроницаемым, как у индейца, или, еще хуже, на нем появится насмешливая улыбка?

Кобылица нюхала пальцы Кэла. Маккензи невольно подивилась тому, каких успехов он добился с этой непослушной лошадью. С того дня, когда кобылица позволила Кэлу сесть себе на спину, у них установились особые отношения. Глядя на них, Маккензи думала, что действительно животное понимает слова Кэла. Может быть, лошади и впрямь понимают язык апачей, как Кэл говорил Фрэнки? Бесспорно, апачи умеют обращаться с лошадьми лучше всех на свете, а Кэл – настоящий апач во всем, кроме крови. Вспомнив прошлое Кэла, Маккензи ощутила некоторое беспокойство. Она не думала о нем, как об одном из темнокожих дикарей, о которых рассказывали страшные сказки. И напрасно – напоминал ей рассудок, характер человека формируется в детстве и юности. Как Маккензи, живя на границе, сохранила образ мыслей бостонского общества и привычки, которые выработала у нее тетя, так и Кэл всегда был и будет таким, каким воспитали его апачи.

– Может, ты все-таки войдешь? – спросил Кэл, не поворачивая головы.

Он все время знал, что она здесь.

– Я никогда не смогла бы подстеречь тебя, – сказала она с улыбкой, выходя на свет.

Он повернулся и тоже улыбнулся.

– Разве ты пыталась подстеречь?

– Вообще-то нет, – Маккензи неуверенно подошла ближе, проклиная свою робость. – Я пришла, чтобы посмотреть, как ведет себя кобылица, и… ты оказался тут. Мне показалось, что вы вели очень интимную беседу, – она заглянула за перегородку.

– Апачи всегда чувствуют, когда к ним кто-то приближается. Их невозможно застать врасплох, – сказал Кэл.

В его словах звучала гордость. Когда-то отец Маккензи говорил, что гордость и высокомерие индейцев заставляют белых ненавидеть их еще больше. Вот и Кэл не собирался стыдиться тех лет, что провел среди апачей.

Маккензи прислонилась к дверце стойла. Она находилась на достаточном расстоянии для того, чтобы Кэл вел себя пристойно, но слишком близко для того, чтобы ее сердце могло успокоиться.

– Ты все еще считаешь себя апачем?

В этой темной конюшне они были как бы отрезаны от всего мира, такая обстановка располагала к откровенным разговорам. Здесь не существовало ни прошлого, ни будущего. Маккензи поняла, что больше не в силах бороться со своими чувствами. Ей не следовало приходить сюда, но все же она была рада, что пришла.

– Только иногда, – ответил Кэл. – Не так часто, как раньше. Я уже прожил с белыми больше, чем с апачами.

– Говорят, детство и юность человека определяют его взгляды на жизнь и окружающий мир. Наверное, тебе было трудно приспособиться к жизни в этой среде, раз ты провел детство совсем в других условиях.

Кэл странно посмотрел на Маккензи – не то подозрительно, не то с удивлением.

– Трудно считать апачей обычными людьми, – продолжала Маккензи, – у каждого из них должны быть свои недостатки и достоинства, привязанности и антипатии, как у всех людей на свете. Каждый воин-апач когда-то был младенцем в руках любящей матери, потом маленьким мальчиком, бегающим вместе с другими детьми и хватающимся за подол маминой юбки. Но гораздо легче представить апача убивающим чудовищем. Я понимаю, что это звучит ужасно, но на войне люди привыкают ненавидеть своего врага. Ты все-таки не настоящий апач, но во многом погож на них, поэтому я иногда боюсь тебя, ведь я знаю, на что способны апачи.

– Война почти кончилась, – спокойно сказал Кэл.

Маккензи не поняла, какую войну он имел в виду – между индейцами и белыми или между Маккензи Батлер и Калифорнией Смитом.

– Ты не жалеешь о том, что покинул апачей?

– Человек никогда не жалеет о том, что оказался среди победителей, а не среди побежденных.

Маккензи надеялась, что Кэл снимет маску безразличия, но напрасно. Его глаза блестели при свете фонаря, но были устремлены куда-то далеко в пространство.

– Когда генерал Говард посоветовал мне оставить тех, кто меня вырастил, и отправиться с ним, я отказался. Но у меня был дядя – или что-то в этом роде – намного старше и умнее меня. Он очень пострадал от белых людей и считал, что индейцы совершили большую глупость, когда заключили мир с генералом Говардом. Так вот, этот дядя сказал мне, что я должен ехать с генералом, потому что от апачей скоро ничего не останется. Некоторые будут живы и продолжат борьбу, но это ни к чему не приведет. Говорили, что он обладал даром ясновидения. Я поверил ему.

– Может быть, он ненавидел тебя из-за того, что ты был рожден белым? И поэтому посоветовал уехать?

– Нет. Он никогда не ненавидел меня из-за происхождения, он очень хорошо относился ко мне. Он считал, раз у меня есть возможность спастись, надо ее использовать. Он оказался прав: апачи проиграли. Те, кто еще пытается бороться, называют себя «мертвецами». Мне повезло, что я родился белым, иначе я был бы среди них. Я не смог бы жить, как заключенный, в резервации, как живут те, кто заключил мир.