Цветок прерий - [52]

Эти инструкции Кэла напомнили Маккензи те давние вечера, когда она сама неумело взбиралась на лошадь и болталась на ней, заваливаясь во все стороны одновременно. Она не была такой способной ученицей, как Фрэнки, потому что мысли ее были заняты вовсе не верховой ездой.

– Прижимай ноги к ее бокам, – учил малышку Кэл. – Я знаю, что тебе неудобно. Когда твои ноги подрастут, тебе будет легче, но научиться этому ты должна сейчас.

Фрэнки залилась смехом от восторга, когда кобыла перешла со старческого ковыляния на легкую трусцу. Кэл тоже улыбнулся, и морщинки вокруг его глаз стали глубже. Эти годы не прошли даром и для него – подумала Маккензи. Когда она впервые увидела Кэла, он был еще мальчишкой, обещающим стать здоровым, сильным мужчиной; теперь это «обещание» было полностью выполнено.

«Время не пощадило и меня», – подумала Маккензи. Только все перемены были к худшему. Женщина должна быть мягкой и хрупкой, а у Маккензи эти качества отсутствовали. Мягкое хрупкое существо не выжило бы в Аризоне. Здесь Маккензи научилась делать мужскую работу, стала независимой, предусмотрительной и здравомыслящей. Она уже не была той девочкой, которая добивалась желаемого любой ценой, не думая о последствиях. Она стала женщиной, боровшейся за то, что было ей дорого, и привыкла делать то, что нужно, а не то, что хочется.

Глядя на занятия Кэла с дочерью, Маккензи почувствовала, что у нее забилось сердце, как в былые времена. Она сознавала, что у нее больше ничего не может быть с этим человеком, но воспоминания об их страсти доставляли удовольствие. Осталась ли эта страсть лишь воспоминанием?

Маккензи помахала Фрэнки и пошла к дому. Спиной она чувствовала горящий взгляд Кэла. Вдруг Маккензи пронзила мысль: что если Кэл вернулся на «Лейзи Би» не для того, чтобы отдать долг чести Фрэнку Батлеру, а за ней?

Все последующие дни Маккензи провела в непрерывных сражениях с самой собой. Ее разумная осторожная половина пыталась урезонить другую – ту, которая, как казалось раньше, давно умерла. Эта вторая половина была порывистой, опрометчивой и самоуверенной. Две половины вели войну между собой, и Маккензи чувствовала, что мудрая половина проигрывает. Оказывается, все еще жила в Маккензи та отчаянная девчонка, которой она была шесть лет назад, и она стремилась к человеку, любовь которого не должна была получить. Маккензи старалась избегать Кэла, но это не помогало. Он все равно врывался в ее мысли и сны.

И в один необычайно пасмурный день, когда ковбои отправились умываться перед ужином, Маккензи неожиданно сдалась. Фрэнки сидела в своей комнате и мастерила кукол из лоскутков и веревочек – этому искусству ее обучила Лу. Лу была занята в кухне с Кармелитой, они готовили ужин и обсуждали предстоящую свадьбу. Весь день Маккензи занималась ремонтом одежды и белья – за последние два месяца у нее накопилась масса такой работы. А за починкой руки ее были заняты, а голова нет, поэтому целый день Маккензи терзали всякие глупые мысли. И когда она увидела, как Кэл направился в конюшню, терпению Маккензи пришел конец. Она сказала себе, что уже темно и держать иголку невозможно. Солнце и в самом деле скрылось за облаками и стало опускаться за гору. Она отложила работу и пошла в свою комнату переодеться во что-нибудь свежее. Платье в мексиканском стиле, которое она выбрала, было с зеленой вышивкой, что очень шло к ее глазам; юбка была пышной и яркой, но не слишком тонкой. В этом платье Маккензи казалась очень женственной и изящной. Словом, для конюшни платье годилось вполне.

Довольная своим выбором, Маккензи распустила волосы, расчесала, убрала локоны с лица и подколола так, чтобы рыжая масса волнами спадала ей на спину и на плечи. Себе она сказала, что от туго закрученного узла у нее болит голова.

Маккензи ущипнула себя за щеки и критически осмотрела отражение в зеркале. Не то, чтобы она очень беспокоилась о своей внешности, просто должна же женщина хоть немного следить за собой, даже если она живет на границе освоенных территорий.

Наконец, с довольным видом она подошла к кухне и остановилась, просунув голову в дверь.

– Я иду в конюшню, чтобы посмотреть, как там дикая кобылица, – объявила она Лу и Кармелите.

Маккензи не сочла нужным упоминать о том, что Кэл уже там. Она уверяла себя, сто идет в конюшню не из-за него, а просто волнуется о лошади, которая скоро ожеребится.

– Вы слышали, что я сказала?

– Что? – Лу оторвала взгляд от моркови, которую резала. – Хорошо, дорогая, я присмотрю за Фрэнки.

Маккензи хотела и не хотела, чтобы Лу попросила ее остаться помочь с ужином, подумать о предстоящем венчании – все, что угодно, лишь бы не ходить в конюшню. Но мачеха продолжала кидать нарезанную морковь в кастрюлю и беседовать с Кармелитой.

– Сеньорита, ужин скоро будет готов, – обронила Кармелита с отсутствующим видом. – Будьте осторожны с этой лошадью.

«Будьте осторожны… Будьте осторожны…» – это предупреждение эхом отзывалось в мозгу Маккензи, но остерегаться надо было вовсе не лошади.

Конюшня освещалась тусклым светом керосинового фонаря, подвешенного под потолком. Тут пахло лошадиным потом, сеном и кожей. Дикая кобылица, которая уже перестала быть такой дикой, находилась во втором стойле в левом ряду. С другой стороны стояли три повозки и коляска с откидным верхом, которую приобрел Фрэнк Батлер, когда впервые приехал на это ранчо. Эта коляска не подходила для дорог Сан-Педро, и Маккензи редко ей пользовалась. Когда она первый раз приехала сюда из Бостона, эта коляска показалась ей слишком примитивной. Теперь же она казалась причудливой, хрупкой и довольно бесполезной вещью. Но коляска осталась такой, как и была, изменилась Маккензи. Она больше не была девочкой, только что приехавшей из Бостона. Тогда ее глупое преследование Кэла можно было объяснить наивностью и юностью. Но какое оправдание она могла придумать для себя сейчас?