Цветины луга - [4]

— Боже мой! Вы слышали? Этот человек — убийца! — крик Игны резанул по сердцам и всколыхнул толпу.

И пока Туча сдержанно увещевал прибывших: «Уходите. Прошу вас, уходите, чтобы избежать нежелательных последствий!», в воздухе просвистел огромный ком земли и так ухнул инженера по спине, что тот пошатнулся и чуть не полетел в ров. «На! На! Турецкий паша! Мы и за Цвету тебе заплатим!» И комья земли, как град, посыпались на землекопов.

— Вот вам завод! Вот вам сто процентов рабочих!

Рабочие прикрывались лопатами, как щитами, прятались во рву, но крестьяне яростно наступали. Их натруженные руки хватали комья земли и швыряли ими в рабочих. Словно осколки снарядов, сыпались на головы людей куски дерна. Земля превратилась в оружие. Такого «сражения» не приходилось видеть ни крестьянам, ни рабочим. Запахло свежевспаханной землей. Земля не хотела знать, кто ее потревожил: тракторы или крепкие крестьянские руки. Она издавала свой древний, сладкий запах, напоминая о севе. От свежих комьев шел пар, который землепашцы обычно вдыхают с надеждой и благоговением. А сейчас, в разгаре битвы за спасение земли, этот пар походил на пороховой дым.

Туча, ошарашенный случившимся, размахивал руками, кричал, но уже было поздно — никто его не замечал и не слушал. Председатель потерял власть над людьми. Казалось, еще немного, и рабочих зароют живьем в том рву, который они выкопали, но тут перед крестьянами встала молодая учительница Мара. Она водила школьников на опытный участок собирать орехи.

— Стойте! Что вы делаете? — сказала она тихим голосом, а ее лицо было белым — бело, точно знамя парламентеров.

Дети, у которых не только руки, но и лица были измазаны ореховым соком, обступили свою учительницу и, запустив руки в мешочки с орехами, побрякивали ими, будто патронами.

Битва прекратилась. Три-четыре, кома земли гулко ударили в железо лопат, как последние пули. Инженер видел, как молодая девушка с большими черными глазами, в которых мерцали тревожные огоньки, подошла к толпе и стала обезоруживать крестьян одного за другим, как комья земли выпадали из медленно разжимающихся корявых пальцев и рассыпались. Некоторые хватались за кирки и лопаты, готовые ринуться в атаку с этим трофейным оружием. Но учительница с детьми мужественно стояла впереди толпы, и никто не решался сделать первый шаг.

— Идите себе, ребята, с миром! Мы знаем, что вы не виноваты… — Туча вынул большой носовой платок и, стряхнув с него пыль, старательно вытер пот с лица. Он не ожидал того, что случилось.

Расстроенные, обескураженные рабочие, будто освобожденные узники, тронулись за обсыпанным с головы до ног землей инженером. Орешчане не ушли с поля до тех пор, пока поезд не умчал рабочих прочь. Молча засыпали ров, аккуратно накрыли его большими квадратами свежего зеленого дерна, словно кусками половика, и притоптали, чтобы после дождя снова буйно разрослась трава и залатала прорехи.

Только после этого клубок стал разматываться в сторону села.

Бай Дафин все эти дни неусыпно стоял на посту, как часовой. Только где ему было уберечь Цветины луга! Тучу вызвали в город, и в тот же день на станцию прибыла большая группа рабочих, выгрузили первую партию землеройных машин. Сторож, спрятавшись в лесу, с мукой смотрел, как огромные машины безжалостно утюжили мягкую отаву, как кромсали зеленое покрывало Цветиных лугов.

— А я даже детям не разрешал мяч погонять! И для чего берег, зачем старался?

Его пожелтевшее лицо сливалось с желтизной осенней листвы, и казалось, что оно облеплено сморщенными листьями.

2

Воскресный день, словно назло орешчанам, выдался солнечным. А им хотелось, чтобы шел дождь, залило водой вырытые рвы и строители не смогли заложить фундамент. Им казалось, что сама земля не потерпит такого надругательства и из ее недр хлынет вода… А то, может, река поднимется и зальет все.

Так хотелось орешчанам, но день выдался, будто по заказу — для праздника. На опушке Челебийского леса призывно играла музыка. Другие села не пострадали при отчуждении земли, и через Орешец с раннего утра потянулись телеги, украшенные знаменами. Проносились грузовики, битком набитые людьми, разгружались на лужайке и катили обратно. Ветер разносил по селу чужую, враждебную пыль. Солнце поднялось уже на два стрекала[2], но никто из орешчан не трогался из села, хотя давно уже надрывно гудел барабан, да и приехавший из города уполномоченный накануне агитировал, и по местному радио объявляли.

— Мама, живой министр приедет!.. — бежали к родителям дети.

— Идемте, папа!

— Сахарных петушков привезли!

— Хочу увидеть министра-а-а… — в один голос заныли мальчишки к обеду.

— И кебапчета[3] жарят!

— Чтоб их живыми зажарили!

— И пиво продают! И песни будут, и хоро[4]!

— Пусть мать вас ведет. Моей ноги там не будет!

И материнские сердца не выдержали.

Дети, держась за руки матерей, подпрыгивая от радости, шли на торжество.

Слезы лета расплескались на Цветиных лугах лиловыми созвездиями осенних крокусов. Около рва возвышалась арка из зелени и цветов.

Играл военный оркестр — неизменный участник всех торжеств в районе. Цветины луга кишели народом. По одну сторону пестрели платочками, лентами, гребешками и монистами лотки, по другую шипели на раскаленных угольях кебапчета, распространяя аппетитный запах, с третьей — стреляли бутылки с пивом.