Цветение калины - [6]

2

В хату вошли, так и не дождавшись Сергея, — сын третий день на стареньком ДТ-75 таскал по торфянику копалку, следом гомонливой стаей, как грачи, налетали на белевшие картофелем борозды студенты.

— И не показался на глаза, работник? — скорее для порядка строго поинтересовался у жены Трофим Тимофеевич. Та, продолжая хлопотать у печи, отгороженной от прихожей ситцевым пологом, ничего на это не ответила.

— Ладно, без него управились, — примирительно пробурчал хозяин, стаскивая через голову грязную рубаху.

— Иди, старый, — позвала его Анастасия Мироновна. — Я воды согрела. Солью на руки, а то за неделю заскоруз от грязи.

Поливая на черные, будто сплетенные из прочных дубовых корней руки мужа, обронила мимоходом:

— Тамарка мне знаешь что седня сказала? Надумали оне разводиться…

— Ну-у, ето не первый раз, — отмахнулся было Трофим Тимофеевич.

— Ты выслухай сперва! Подали на развод не всурьез, а так… для видимости. Ей квартира на заводе подошла, а она на свою жилплощу правов не имеет, раз в мужниной служебке проживает. Вот и порешили, чтоб и новую получить, и служебка за ними осталась. И сколько людей, говорила, так делают. Называется ето дело фикцийным… не, о! — фиктивным браком.

— Тьфу! — с ожесточением чертыхнулся Трофим Тимофеевич, бросив умываться. — Ты ж только что говорила, что разводятся… С ума вы посходили?! — Отряхивая руки, забегал по кухоньке в поисках полотенца. — А утиральника опять нет на месте!

— Да он же у тебя на плече, — спокойно наблюдая за мужем, подсказала Анастасия Мироновна. — Беда какая, не то слово сказала.

— Ну? — Трофим Тимофеевич остановился, словно бы в недоумением поглядел на жену, затем сдернул с плеча полотенце, покомкал его в руках и бросил на загнутый гвоздь в стене. — Да рази ж такими делами шуткуют, а?! Какая ж ето жизнь у них почнется? Что вытворяют! Ну обожди ты у меня! — погрозил пальцем, на дверь в горницу, пожевал губами и подозрительно поглядел на жену сбоку. — А ты ей, конечно, смолчала и в етот раз?

— А ежели б не смолчала, то она б меня послушала? Во-ой, молчи, душу до конца не вынай! Да не вздумай за столом шуметь — у ней и без того жизнь не пряник. — Анастасия Мироновна вздохнула, поправила на гвозде полотенце и, прихватив с полки банку для молока, вышла в сени. Тотчас подала голос от порога: — Кум Роман с кумой.

— Встречай. Я зараз… только рубаху чистую надену.

Кум, длинновязый, нескладный мужик, мышиного цвета поросль на лице у которого не скрывала нездоровую пятнистость, у порога снял шапку.

— Добрый вечер в хату!

— А худо, братка… День как моя тень, зато ночь — век, — пожаловался, выходя навстречу гостям, хозяин.

— Аккурат, кума, на вечерю. Седайте, бульба стыне… — Анастасия Мироновна обмахнула краешком фартука два стула.

— А-а, сидели на етой неделе! — тряхнул маленькой нечесаной головой Роман Григорьевич — и к хозяину: — Крестник мой не грозился приехать?

— Куда там! Квартальный план гонют. У них же главный козырь — премья… Штурмуют ее днем и ночью. А тут еще перешел на новую должность — начальником смены. Когда простым технологом сидел — часто нет, но два-три раза в год наезжал, ты ж знаешь, а теперь, писал, не ждите. Это до отпуска…

— Погодь, — жилистый и верткий, похожий на крупного хоря, кум проворно вздернул руку, уперся локтем в столешницу. — А почему я ничего не знаю?

— Так он, когда был проездом из Крыма, ничего не сказал. Это уже потом — в письме сообщил…

— Вона как, — протянул Роман Григорьевич, самолюбие которого несомненно было задето проявлением невнимания к нему со стороны крестника. — Я так кумекаю: раз сменный начальник, то сутки дежурит, а двое дома? Как, к примеру, сторож или котельщик…

— Тоже, понимаш, сравнил! — пыхнул Трофим Тимофеевич, розовея в скулах. — Ды у него два высших образования! Шутишь?

— Значит, еще на одной работе занятый, — заметил Роман Григорьевич таким тоном, будто по-другому и быть не могло. — Как же ты до сих пор у сына не спытал, где он, окрамя завода, занятый? Раз два-то образованья?

Покоренный рассудительностью кума, Трофим Тимофеевич согласно, раздумчиво кивнул.

— Спытаю. У них теперь допытаешься… — Он уже хотел пожаловаться на старшую дочь, но только махнул рукой.

Сели за стол. Дружно потянулись за исходившей парком картошкой в большой миске и заговорили, как водится, о предмете своего непосредственного внимания:

— Бульба, как сахар, рассыпается в руке… «Темп» сажал?

— Да я, мабыть, свой сорт вывел в погребу. Тридцать годков сажаю одними и теми семенами, — не без гордости признался хозяин.

— Селето и на колхозных торфяниках берут не хуже, чем на огороде. Твой Сергей говорил… — Роман Григорьевич поперхнулся горячей картофелиной. — Аммиачка много помогла, язви ее душу! — Он растер на морщинистой щеке выскочившую слезу. — Летом клубни вымокли, вышли в массу, и ежели б не подкормили в срок… Словом, фимия! А ты хвастаешься своим гнилым погребом. Зараз без науки, — его гнутый коричневый палец, похожий на коготь, застыл на уровне виска, — а ни шагу!

Ясные, задумчивые глаза Трофима Тимофеевича из-под мохнатых, тронутых серебром бровей смотрели на небольшое заострившееся лицо кума выжидающе, слегка насмешливо и снисходительно.