Цветение калины - [4]

— Герр офицер! Ети, смею вас заверить, не возьмут в руки оружия… Слышите их? От страха они, смею заверить…

— Гут, господин Сметник. — Комендант, подойдя к нему, снисходительно похлопал его по плечу. — Как толкует ваша пословица, твои слова да богу в уши, а? Кому как не вам знать этот загадочный русский душа. Разве это не странно, что они там стоят? — показал он хлыстом на приговоренных.

— Ага-ага, старанные люди, работящие, а пострадать могут сдуру! — торопливо подхватил Адам Сметник, вымучивая на одутловатом лице заискивающую улыбку. — Прикажите распустить по дворам, герр офицер, свиньи с утра не кормлены, коровы не поены…

— О, свиньи, понимай. Для солдат великой Германия нужно много русского сала… Гут. — Он повернулся к пустоглазому офицеру. — Отставить огонь, капитан! Разместите солдат по дворам и дожидайтесь указаний вашего начальства. А что касается этих бородатых мужичков, раз уж вы их собрали, то у меня возникла неплохая идея… Не забудьте при случае отблагодарить, и боже вас упаси влюбиться в славянку!..

Женщин с малыми детьми немцы распустили по домам, а мужское население Видибора, включая стариков и подростков, загнали в конюшню. В полутемном углу на сваленных в кучу хомутах сидели Трофим Дубровный с сыном Николаем. Никто в конюшне не знал, какая судьба им уготована, поэтому общее настроение было гнетущим; каждый, похоже, был занят тем, что молча, по крохам, перебирал в памяти прожитое, и выходило, что, если бы не эта беда, так и не нашлось бы времени оглянуться назад, отделить хорошее от дурного, как зерно от плевел, а затем то и другое взвесить на чашах весов своей совести — которая перевесит, правильно ли жил?..

Лишь к вечеру, когда домашние принесли передачу и новость о том, что их отправляют в Лунинец, в конюшне наступило оживление: одни обрадовались, другие сперва приуныли, потом — махнули рукой, пожалели, что от доставленной самогонки не осталось ни капли…

Видиборцев продержали взаперти еще сутки, а затем староста Прохор Сметник, явившийся в сопровождении унтера, который неделю назад наведывался к Дубровным, приказал всем снаряжать подводы, чтобы к вечеру выехать в направлении железнодорожной станции Лунинец.

По дороге на станцию обоз попыталась отбить, как позже выяснилось, группа окруженцев, но, убив в завязавшейся перестрелке одного охранника и двух подводчиков, отошла в лес и не стала дальше преследовать.

К тому времени, когда подводы прибыли на станцию, надобность в них по каким-то причинам, известным лишь высшему немецкому начальству, отпала, и видиборцы оказались предоставленными самим себе. В ту же ночь, споив охранника-румына самогонкой, с места снялось тридцать подвод, к видиборцам присоединились заложники из Ремля, Хотомля, Ольшан… Колеса предварительно смазали дегтем, поэтому местечко покинули без лишнего скрипа. Домой возвращаться всем скопом было опасно — решили разделиться на пять небольших групп и двигаться в разные стороны с таким расчетом, чтобы та группа, которая первая наткнется на окруженцев, смогла без промедления, желательно до утра, организовать поиски остальных подвод.

Мутный ноябрьский рассвет застал Трофима Дубровного с сыном и еще тремя видиборскими мужиками в лесном урочище Церковное Озеро, километрах в полутора от Припяти. Пожевали размоченную в воде буханку, и Трофим, оказавшийся в группе за старшего, рассудил так:

— Дальше с подводами не пойдем. Немцы уже хватились нас и наверняка наладили погоню… Окруженцы, думаю, тоже в шапку не спят. Кто раньше обнаружит нас — от нас самих теперь во многом зависит. Давайте вот что: укроем подводы на острове, тут недалеко знаю сухое место, вброд к нему перейдем и будем держаться дале по заболочине, вдоль берега. Выйдем к Лаховскому перевозу, а там посмотрим…

Едва успели закидать ветками и мхом подводы, как в двух местах — почти в одно время — застучали выстрелы, донесся захлебнувшийся, предсмертный визг овчарки. Видиборцы на мгновение застыли как вкопанные, затем в панике, пригнувшись, будто им в данную минуту грозила смертельная опасность, кинулись к воде, на ходу стаскивая с себя полушубки.

— Куда?! — приглушенно крикнул Трофим, забегая односельчанам наперед. — Переплывете, нет — там же берег голый, как бубен… Куда сунетесь? Прямо в лапы к ним? Так лепш в болоте… — У него дрогнул голос, но, совладав с собою, сурово прикрикнул: — Отсидимся! Паниковать не дозволю!..

Решаясь на крайний шаг, Трофим не знал, что две из пяти групп уже обнаружены и захвачены немцами, одна — пристала к окруженцам, а еще две (в том числе и они) продолжают уходить непонятно даже от кого: то ли от немцев, то ли от своих.

До полудня, пока подводчики брели по пояс в ржавой воде, вокруг постреливали, и только к вечеру, когда ранние сумерки на расстоянии полусотни шагов смазали контуры предметов, над головами беглецов наконец зависло затишье: видимо, немцы прекратили поиски. Допуская такую мысль, Трофим все же не знал: верить этой тишине или еще покружить по болоту, прежде чем увести своих попутчиков на плавучий Знайденов хутор, брод к которому он знал один в группе. Люди, чувствовал по себе, едва держались на ногах, однако стоило лишь на какую секунду приостановиться, чтобы перевести дух и сориентироваться в туманной непрогляди, как пузырящаяся торфяная жижа, дыхание которой становилось все ощутимее, гибельнее, начинала засасывать, обжигая ноющим холодом живот. С трудом двигая одеревеневшими, налитыми тупой свинцовой болью ногами, Трофим хрипло передал назад: