Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры - [147]

В конце дня мы вернулись в Хамильтепек. Сантьяго сидел в кресле и вышивал белую рубашку. Он просиял от удовольствия, когда услышал, что мы приехали из Гонконга, чтобы отыскать его. «Тебе повезло, – сурово сказал он. – Я старый человек. Я мог бы быть уже мертв, и тогда как бы вы нашли караколу?» Он выглядел достаточно молодо в свои пятьдесят один, но последние восемь лет страдал от сахарного диабета. «Una tortilla per dia, – всего одна лепешка в день», – простонал он, качая головой от осознания гастрономической трагедии. Когда-то Сантьяго заинтересовался местными красильными традициями, а шестнадцать лет назад впервые отправился на поиски моллюсков в сопровождении старика, бывшего прежде одним из постоянно странствующих собирателей пурпура. С тех пор он ходил за ними, как только выдавалась возможность. Местные жители считали его эксцентричным, но он не обращал на это внимания. Он согласился на следующий день отвезти нас на пурпурный берег, хотя и предупредил, что может быть сложно нанять лодку. «Это опасно: мы должны отправиться с другими людьми. Один – чтобы найти, и один – чтобы наблюдать. Люди порой погибают, делая это».

Мы встретились с ним сразу после рассвета и отправились на побережье. В дороге Сантьяго рассказывал нам о трех цветах караколы, напоминающих мексиканский флаг, разве что с морской раковиной вместо орла. «Сначала белый, – сказал Сантьяго. – Потом он становится зеленым, а потом – пурпурным или красным, это мы называем morado». Из-за белого цвета сам процесс называется «доение». В 1983 году японская компания Purpura Imperial получила от мексиканского правительства контракт на сбор пурпура для окрашивания кимоно. Но они убивали улиток, а не сохраняли их, как это делали миштеки, и в конце концов, после нескольких лет сопротивления со стороны защитников окружающей среды, контракт был расторгнут, а миштеки получили исключительные права на окраску пурпуром в Оахаке.

В Японии существует долгая история почитания пурпурного цвета: фиолетовый традиционно был цветом победы в соревнованиях, это был цвет ткани, используемой синтоистскими жрецами для обертывания самых драгоценных предметов в храме, цвет одежды и кистей самого высокого судьи сумо. В Японии этот цвет называют мурасаки (что звучит удивительно похоже на «мурекс»), и это слово стало псевдонимом автора великого литературного произведения VIII века, «Сказки о Гэндзи», которая называла себя Госпожой Мурасаки или Госпожой Пурпур. У японцев имелся собственный пурпурный моллюск – рапана безоар, но он встречался очень редко, и по большей части пурпур делался из растения семейства огуречных, murasaki-so, – воробейника лекарственного[264]. Поэтому неудивительно, что японцы были готовы заплатить целое состояние за мексиканский пурпур, хотя, возможно, компания не учитывала дипломатические проблемы, которые это вызовет, и явно не заботилась об экологии.

Возле полицейского поста мы повернули направо, в сторону Сапоталито, большинство жителей которого – потомки беглых африканских рабов, основавших собственные свободные общины на мексиканском побережье Тихого океана. Это пыльная рыбацкая деревня с домами, возле которых свободно бродят свиньи и куры. Сантьяго остановился у одного дома и вышел через несколько минут, пораженный нашей удачей. «У нас никогда не бывает запасной лодки, – сказал он, качая головой, – но сегодня у нас есть mucha suerte (большая удача). Мой друг красил свой катер, поэтому сегодня утром не пошел на рыбалку. Его сын Уилл берет нас с собой после завтрака». За последние десять лет Сантьяго совершил около пяти экспедиций с иностранцами. Он вспомнил одну супружескую пару. Они только заглянули в местный ресторан в Сапоталито и вышли, в унисон сморщив носы и объявив, что не могут там есть из-за нежного желудка жены. «У вас чувствительный желудок?» – спросил он нас. Мы заверили его, что нет, и целый день ели превосходную свежую рыбу – даже на завтрак.

Как только начался прилив, мы встретились с четырьмя мальчиками, которые должны были нас отвезти. На их босых ногах были видны брызги зеленой акриловой краски, которой красили лодку. Мы промчались через лагуну, миновали рыбацкую деревушку Серро-Эрмосо (Красивый холм) и вышли в открытое море. «Держитесь крепче», – сказали они. Море не было особо бурным, но я вежливо ухватилась за сиденье. «Нет, сильнее». А потом, когда мы покачивались на волнах и ждали, и затем, когда качка усилилась, я осознала, зачем это было: позади нас поднялась большая волна, Фабиан, рулевой, включил мотор на полную мощность, и мы проплыли по ее гребню, а потом выскочили на белый песок пустынного пляжа, чем отвлекли стаю стервятников от поедания гигантской черепахи.

Мы направились в сторону скалы, которая, насколько мог видеть глаз, окаймляла берег, и начали всматриваться в воду, хотя я не могла точно сказать, что именно я ищу. Сантьяго первым нашел караколу или морскую улитку: размером со спичечный коробок, она, в отличие от колючих ливанских мурексов, была округлой и темно-серой. Он поднял ее и подул. «Смотри», – сказал Сантьяго, и, когда мы все собрались вокруг, она вдруг покрылась каплями, словно рыдая от ярости, что ее оторвали от скалы. Слезы быстро стали молочно-белыми, и Сантьяго осторожно вытер их о моток белой нити, свободно обернутой вокруг его плеча. Это был самый простой способ показать, что пурпур – это пигмент, а не краска: строго говоря, Сантьяго не пропитывал пурпуром ткань, а наносил его на нее.