Цвет моего забвения - [62]

— Это ты не знаешь, — одёргивает меня Вилма. — Философствуй дальше, пользы от этого мало. Мне-то уже всё ясно. Это маньяк-извращенец развлекается. Мясник позорный!

— Маньяк-извращенец в одиночку поднял бетонную плиту, да так, что мы и носа не подточили? — возражаю я. — В таком случае, у нас очень серьёзный конкурент в этой битве.

— Конкурент — не конкурент, а завтрак никто не отменял. Он нас голодом пытать собрался, ты понимаешь? Будет смотреть, как мы будем жрать друг друга, и хохотать!

— У нас ещё есть концентраты, — я осторожно кладу руку на плечо Вилмы. — На сегодня хватит.

— Пфф, — она невесело смеётся. Её плечи прыгают под просторным балахоном с несчастливым числом. — Тебе хватит, а мне?! Я уложу всю эту ерундовину в рот за один присест!

— Ты теряешь самообладание, Вилма! — я хлопаю её по плечу. — Ты должна держать себя в руках!

— Тебе, значит, можно его терять, а мне нельзя?! — Вилма машинально скребёт косяк. Под её ногтём остаётся беловато-жёлтая полоса. — Я тоже человечка, поняла? Такая же, как ты!

Я оставляю Вилму у двери и подхожу к окну. Мутные стёкла давно разбиты, а рамы поросли мхом. В щели просовывает пальцы душистый ветер. Что-то знакомое сквозит в запахе мёртвых улиц. Нечто, оставшееся за точкой отсчёта. В моей прошлой жизни. Приторная голубизна снова брезжит перед глазами, как навязчивая галлюцинация. И пол опять дрожит под подошвами. Я должна вспомнить нечто, связанное с водой, но не могу. Словно часть мозга, отвечающая за долговременную память, отключилась.

— Ты как знаешь, а я хочу есть, — отрезает Вилма. Я чувствую её напряжение кожей. Она, как и прежде, старается казаться позитивной, но её усмешки и движения кажутся наигранными. Как у начинающего актёра в театральном училище. — Советую поторопиться. Я быстро с этими тюбиками управлюсь.

— Не больно-то хотелось такую гадость, — замечаю я отстранённо.

Я не лукавлю: не до еды сейчас. Мои мысли занимает другое. Плита, преграждающая выход. Мы и так не были свободны, а теперь наше пространство сузилось до жалких сорока квадратных метров. И мы обречены умереть здесь. Сожрать друг друга. Если, конечно, не найдём способ выбраться.

Но если хозяин этого места — кем бы он ни был — поставил перед нами такую задачу, значит, она выполнима?! Да, но лишь в том случае, если у него нет цели наблюдать, сколько мы продержимся. Слишком много «если». Слишком много условий.

Смотрю вниз сквозь расцарапанную муть стекла. Под окном перешёптываются кроны. Берёзы, осины, американские клёны, тополя… Зелёное майское море, которое выглядело бы трогательно и романтично при других обстоятельствах. Ловлю себя на мысли, что меня одолевает желание отстраниться, ступить на обшарпанный подоконник и нырнуть в его недры. Переломать собою ветки. Я не успею почувствовать боль, если сделаю всё правильно.

До чего глупые мысли!

Я пересекаю обветшалую кухню и иду в туалет. Маленькое тёмное помещение пахнет сыростью и крысами. Сантехника сохранилась на удивление хорошо. Я закрываю дверь, и темнота окутывает меня, как плащ.

Сквозь закрытую дверь я слышу невнятный разговор и топот ног. Догадываюсь, что вслед за нами проснулась наша новая спутница со странным именем. Каким бы оно ни было, она хотя бы его помнит. В отличие от меня. Интересно, что могло бы дать мне моё имя?

Я открываю дверь и снова выползаю в коридор. Вилма опять обосновалась у двери. Она яростно выдавливает в рот содержимое тюбика. Наверняка, верит в то, что её взгляд поможет раскрошить плиту, которая отрезала нас от мира.

— Планов по спасению нет? — бурчит она. — Говорят, в отхожих местах умные мысли приходят.

— Убить тебя, — я раздражённо хлопаю дверью. Щепки осыпаются с косяка и с шелестом падают на рваный линолеум. — Ты, оказывается, умеешь превосходно сношать мозг!

— Не переживай, я тут скоро и без тебя самоликвидируюсь, — отвечает Вилма. — Одна убивать меня собралась. Другая — выглядит так, словно её в стиральной машинке провернули.

Вилма делает жест головой, и я перевожу взгляд. Рядом ползает по стенке Экорше. Выглядит она действительно неважно: словно увяла за ночь, как цветок-однодневка. Под глазами Экорше набрякли синеватые мешки, щёки раздулись, а кожа, кажется, стала ещё более смуглой.

— Да всё нормально, — выдавливает Экорше, замечая мой настороженный взгляд. — Не слушай её.

К сожалению, поверить ей я не могу. Как и поставить диагноз. В последнем, впрочем, нет никакого смысла. Помочь мы в таких условиях всё равно ничем не сможем.

— В туалет хочешь? — спрашиваю я её и показываю на заветную дверь.

Экорше недовольно мотает головой и пятится в угол. Кружевная тень съедает половину её худосочного тела.

— Разве ты совсем не пила вчера? — удивляюсь я.

— Ну, сейчас! Всю воду выхлебала, — отвечает за неё Вилма.

— Да, — кивает Экорше, подтверждая слова Вилмы. — Я просто немного устала. Я не хочу…

В следующий момент Экорше присаживается на колени и её выворачивает на пол. Долго выворачивает. Её плечи трясутся, словно в лихорадке. Тягучая рвота свешивается с её губ сосульками. Воздух начинает пахнуть едкой кислотой и разложением.

Я пячусь к стене, но взгляд неизбежно примагничивается к рвотной лужице у ног Экорше. Как бы я ни пыталась отвернуться, он возвращается туда. Любопытство — единственная существующая нейтральная эмоция.