«Не вспоминай о том, что было вчера».
Слова звенят в голове заевшим лейтмотивом, как бесконечное пение кукушки в середине третьего сезона. А буря подходит всё ближе: того и гляди, за плечи обнимет. Солит воздух брызгами океанских вод, поднимает к облакам столбы мёртвого песка, мешает на палитре неба серое с красным. Сбежать бы, да некуда.
Нужно спешить.
Волны слюнявят ржавую кромку берега грязной пеной. Следы босых ног быстро наполняются мутной жижей. Прилив отбирает у суши кусочек за кусочком, превращая песок в холодное месиво.
— Ну, давай, ещё раз, — настойчиво шепчет мать и опускает руку на плечо. Её лицо безмятежно, как камень. И это пугает.
Молчи, мама! Ещё минута! Ещё один взгляд на город, что остался позади. Туда, где закатные лучи грызут полуразрушенные небоскрёбы. Издали кажется, будто квадраты окон пылают чистым пламенем. Издали много что кажется…
— Я не могу, — как тяжело это произносить! Вместе со словами из носа вырывается тёплая струйка и бежит к подбородку. Кровь…
— Ты можешь! Времени у нас нет! — голос матери бесстрастен.
Кучерявая туча заслоняет солнце, и на берег опускается серовато-синий полумрак. Стальная молния вспарывает небо, выбеливая мир. Подвывание ветра перетекает в раскат грома, и на кожу обрушивается стена из острых игл. Дождь…
Время истекает. Впрочем, оно истекло ещё вчера.
«Не вспоминай о том, что…»
— Не могу. Не! Могу!
В горле застревает крик отчаяния. Юбка мокнет и собирает песок. Волосы впитывают дождь: облепили щёки словно шлем. Гроза распилила мир надвое: там, за стеной небоскрёбов, всё ещё багровеет солнце. Там, куда стальная птица улетела насколько часов назад… Вот бы взмыть в угрюмое небо, подобно пёрышку, и унестись прочь, следом за ней.
— На эту тему мы поговорим дома, — одёргивает мать, словно читая мысли. — Делай то, что должна. Самое время вернуться.
Струйки дождевой воды катятся по лицу и шее, проникают под воротник. Сопротивляться бесполезно: добьёт. Доломает. Так было всегда, всегда и будет.
Вдох. Глаза закрываются, а рука сама собой вытягивается вперёд. Слова заклятия воскресают на губах: знакомые, громкие и горькие, и воздух звенит нотами согласных, что камушками отскакивают от зубов. Теперь нужно немного потянуть руку на себя. Так, словно пытаешься расцарапать пространство. И вот, мир скользит под пальцами, как масло…
Бух! Запах озона щекочет нос. Игра не стоит свеч. Пальцы высекают из воздуха лишь ворох бесцветных искр.
Взгляд матери пронзает тело, как пика. Ледяной, острый, безжалостный: таким можно покалечить:
— Сосредоточься. Ты слишком торопишься.
Несмотря на холод, щёки начинают пылать. И отчего все приходят с советами лишь тогда, когда сделать ничего нельзя?!
— То ты говоришь, что времени совсем не осталось, то призываешь не торопиться! Почему ты вечно указываешь, что и как я должна делать, в конце концов?! — крик саднит горло. Шум дождя и свист ветра сминают голос, превращая в надрывный визг.
— Потому что я — твоя мать. Моё слово для тебя — закон. Я имею право указывать тебе цели, ведь только мудрым советом я могу спасти тебя от бед, — говорит мама холодно и спокойно. — Ты никогда не думала, куда идёшь и сможешь ли вообще дойти в этот неуказанный пункт назначения.
Мама знает, как сделать больно.
Слеза катится по щеке и теряется в потоках водяных струек. Отвечать страшно. Но, если промолчать, с песком сравняет. На поводу идти нельзя: слишком долго шла. И губы произносят:
— Догма — это не совет. Направить — не значит подавить чужую волю.
И пальцы разжимаются, будто лепестки цветка. Фиолетовое пламя срывается с кончиков, прожигая пульсирующим сиянием воздух. И вот, на расстоянии вытянутой руки зажигается искрящийся сгусток. Шипящий шар расползается, мутнеет, и в широком окне, обрамлённом фиолетовыми языками, проступает другой мир: вековые деревья, свежая ароматная трава, каменная кладка древней стены.
— С четвёртого раза, — громогласно чеканит мать, и в её голосе сквозит разочарование, — и в сад Аэнос, а не в Храм!
— Будь рада хотя бы этому! Или это хуже, чем ничего?!
Мелкая дрожь гуляет по телу. Плечи под намокшим шарфом покрываются гусиной кожей. Это предел. Найденный и достигнутый. Финальная черта, за которой не страшно спросить себя: способна ли мать любить?..
Мать бросает прощальный критический взгляд на побережье, разлохмаченное бурей; на поросшие вереском холмы, багровые от закатного света:
— Пойдём, милая.
И тут же шагает в самое сердце портала. Тело её обретает прозрачность, растворяясь в новом мире. Вот и всё. Подошла очередь: один шаг, и…
Нет. Миссия завершена. Теперь можно, не каясь, подарить матери озлобленный взгляд. В спину. Чтобы не увидела.
Воздух вбирает в себя влагу, и дышать становится сложнее. Языки фиолетового пламени портала разгораются. Кажется, что они отбрасывают блики на песок, но это — лишь прелестная иллюзия, игра импульсов на сетчатке. Он говорил так. Всё, что связано с магией, не подчинено законам физики.
Всё, что связано с чувствами, не подчинено законам разума.
Налетевший порыв ледяного ветра сбивает с ног и заставляет согнуться пополам. Дыхание останавливается на выдохе, опустошая лёгкие. Ноги сами по себе делают шаг назад по сырому песку. Жалкие полметра, но другой мир уже не манит так сильно.
