Цвет абрикоса - [10]
— Старший брат! Поскорей убей свою рабыню!
В тот миг ей показалось, что над ней пронеслось само сияние весны и серебряная волна накрыла ее. Внутри нее что-то клокотало и бурлило. Студент готов был оставить эту забаву, которая была уже не по силам Мяонян, но она вновь и вновь засовывала его нефритовую плоть в себя и замирала душой, когда сердечко цветка скрещивалось с головкой удилища. Поистине если и существует кем-то написанная история любовных утех, то подобного наверняка никто еще не испытывал!
— Потомок заячьего племени![16] — воскликнула Мяонян. — Из всех, с кем я делила ложе, ты один такой! Вытащи-ка свое орудие и дай взглянуть! Наконец-то встретила я человека себе по сердцу. Скажи честно, не у волов ли ты обучился своему ремеслу? Студент рассмеялся:
— Дорогуша, готов вытащить его из тебя, чтобы ты могла им полюбоваться. Но только с одним условием: ты возгласишь хвалу тому господинчику, который доставил тебе столько радости.
— Ах ты, колесничий! Не затем ли ты уселся на меня со всем своим снаряжением, чтобы ездить и ездить по мне? Господин студент давно убедил меня, что то наилучшее, что принадлежит ему, поистине наидрагоценнейшая вещь на свете. И я — обладательница оного сокровища!
Студент прильнул к певичке тубами и прошептал:
— Сейчас я вытащу из тебя этот посох, подобный нефриту! Но едва твои очи узреют его великолепие, тотчас уписаешься!
Последнее замечание уже не имело смысла, так как певичка и так была точно орошена теплым дождем. Похоже, в росе любви искупалась. Мяонян погладила его жезл и в любовном восторге воскликнула:
— Добрая в деле вещь! И в сравнении с прошлым разом много мощнее. Неудивительно, что я чуть не померла. Скорее поместите его туда, где он только что пребывал. Кажется, мое второе «я» снова испытывает голод и жажду.
Студент вновь утонул в Мяонян. Он принялся резвиться и толочь пестом в этой ненасытной ступке. Но вот его подхватила горячая волна чувственной радости, и он почувствовал себя на грани блаженства. Когда Мяонян выругалась, он понял, что она в высшей степени ублаготворена. Ее изумительное по красоте тело и ягодицы вздрагивали и раскачивались, а он продолжал делать свое дело. Втыкаясь в нее, он нечленораздельно рычал и под конец стал всаживать в нее так, как если бы нанизывал на нитку жемчуг. У него пересохло в горле, а то, что находилось ниже живота, пылало, как раскаленное железо. Он был на грани — «вот-вот теплый дождь прольется из туч». И тогда он спустил тетиву и излился многими ручьями, до краев залив лоно влагой любви. Мяонян прилипла к нему, закинув ноги за поясницу. Ее сознание то угасало в ней, то прояснялось.
Здесь позволю читателю напомнить одну ходячую истину. Достоверно известно, что тот,
Проснувшись на другое утро, Мяонян первым делом засунула руку под одеяло и, найдя там великолепное канатище, в изумлении воскликнула:
— Господин Фын! Откуда у вас эти достоинства? Ведь в прежние свои посещения вы были ох как слабы! А ныне просто герой!
— Ненасытная сестричка! Несколько дней назад произошло со мной одно удивительное происшествие. Я отправился навестить приятеля в Цзиньлин, остановился по дороге в селении Древняя Обитель, где встретил дивного мужа, который передал мне секреты любви и научил доставлять женщине радость. Не знаю, удалось ли мне это?
Певичка утвердительно кивнула головой.
— Господин Фын! Мне было едва ли шестнадцать, когда некий заезжий гость лишил меня девства — был он не то из Пекина, не то уроженец Тяньцзина, специально приехал, чтобы «сломать ветку ивы, или сорвать девственный цветок». Помню, его орудие было цуней шесть-семь. Я привела его в бешенство, ибо готова была убить за ту боль, что он причинил мне. Он провозился со мной до четвертой стражи и только тогда оставил меня. И хотя был он из себя человеком большим и тучным, плоть его была не столь уж твердостоящей. И если бы не случилось так, что именно он лишил меня девства, я бы о нем и не вспомнила, ибо не было в нем, как я ныне понимаю, ничего особенного.
Рассказывая о себе, Мяонян внезапно остановилась, как если бы прикусила язык. Подумала: «С чего это я так расхваливаю его достоинства? Ведь со своим дивным даром этот похотливый заяц стреканет куда-нибудь, станет вольничать на всяком подворье и уже не будет предан мне душой и телом. А если пустить его гулять, где он только пожелает, то придется еще и охранять его от притязаний похотливых блудниц. И тогда его уж точно не дождешься». И, рассуждая так, она предложила студенту:
