Цукерман освобожденный - [50]
После похорон Генри несколько раз просто начинал рыдать посреди разговора — посреди фразы, которая ну никак не относилась к смерти отца — и, чтобы собраться, отправился в одиночестве на долгую прогулку. Как-то утром, сразу после того, как Генри, небритый и готовый расплакаться, ушел, Цукерман позвонил Эсси, попросил ее составить маме компанию за завтраком, а сам побежал вниз, за братом. Генри выглядел таким разбитым, нуждающимся в поддержке. Но, выйдя из вестибюля на залитую солнцем площадку перед бассейном, он увидел, что Генри уже на улице, звонит кому-то из телефонной будки. Значит, очередная любовная история. И это — тоже мучение. Кризис, подумал Цукерман, в жизни мужа.
В Майами-Бич Цукерман поостерегся обсуждать с братом сцену у одра. Во-первых, мама почти всегда была в пределах слышимости, а когда они с Генри оставались наедине, либо Генри так грустил, что не мог разговаривать, либо они обсуждали мамино будущее. Увы, она отказалась поехать с ними в Джерси и побыть некоторое время с Генри, Кэрол и детьми. Может, потом, но пока что она хотела побыть «поближе» к мужу. Эсси собиралась спать в гостиной на раскладном диване, чтобы мама не оставалась одна на ночь, а ее друзья по клубу игры в канасту вызвались по очереди сидеть с горюющей вдовой днем. Цукерман сказал Эсси, что по-умному лучше бы освободить от этой обязанности Флору Соболь. Никому из них не хотелось прочитать в «Майами геральд» статью «Я сидела шиву с матерью Карновского».
В самолете у него наконец появилась возможность узнать, что думает Генри о том, что он сам никак не мог разгадать.
— Скажи, какое было последнее слово отца в ту ночь? Он сказал «лучше»?
— «Лучше»? Может быть. Мне показалось, он сказал «облей».
Цукерман улыбнулся. Что-то вроде «Облей меня водами милости твоей, Господи» или «Облейся»?
— Точно, он так сказал?
— Точно? Нет. Но мне так показалось, потому что Эсси рассказывала о старых временах и о бабушке. Я подумал, он унесся в прошлое, увидел, как бабушка смазывает миндальный хлеб.
Толстой подтвердил бы предположение Генри. «Стать маленьким мальчиком, поближе к маме». Что там писал Толстой за несколько дней до смерти? «Мама, обними меня, укачай…»
— Я думал, он сказал «ублюдок», — сказал ему Цукерман.
Тут Генри улыбнулся. Улыбкой, в которую влюблялись его пациенты.
— Нет, такого я не слышал.
— Я подумал, может, он пишет прощальное письмо Линдону Джонсону.
— О господи, — сказал Генри. — Эти письма… — И уже без улыбки снова отхлебнул мартини. Генри получил свою порцию: после того как он чуть не дезертировал из Корнелла, по письму в неделю, и все начинались со слов «Дорогой сын!».
Через несколько минут Генри сказал:
— Знаешь, даже малыш Лесли в семь лет стал получать письма от папы.
— Да?
— Бедняжка. Ни до того, ни после он писем не получал. После трех посланий из Майами он считает, что ему все время должна приходить корреспонденция.
— А что в них было?
— «Дорогой внук! Будь добрее к своим сестрам».
— Ну, теперь он может быть к ним так жесток, как только пожелает. Теперь, — добавил Цукерман, вспомнив, как брат кинулся к уличной телефонной будке, — мы все можем быть жестокими.
Цукерман тоже заказал мартини. Впервые в жизни он решил выпить всего через час после утренней яичницы. И Генри наверняка тоже. Но тут уж внутренний человек разгулялся.
Оба допили свои мартини и заказали по второй порции.
— Знаешь, о чем я все думал во время похорон? — сказал Генри. — Неужели в этом ящике он?
— Так почти все думают, — уверил его Цукерман.
