Цитадель души моей - [31]

Так и есть: вон уже домик показался - добротный, с чердаком и крышей покатой, даром, что стены из лозы виноградной сплетены и глиной обмазаны. Дерек неподалеку от домика коня остановил, спешился, не к коновязи, а кустику ближайшему повод зацепил и пошел в сторону, домик широким кругом обходя. Ну и я за ним - спрыгнул, повод на ветку закинул, и пошел. Ищет чего-то капитан - смотрит по сторонам внимательно; все больше - вверх. Но, видать, не нашел - полный круг мы с ним обошли и пошли к входу. В другой раз я б, конечно, спросил, чего это он там выискивал, в ветвях кипарисов и платанов. Но сейчас не стал. Не тот случай. Неспроста он меня сюда взял, это точно. И наш (а еще точнее - мой) недавний почти-бунт к этому явное отношение имеет. Поэтому я безмятежен и тих настолько, что сам себе удивляюсь.

Зашли мы в домик. Скрипнула негромко дверь, обернулся от, снаряженного простым до бедности завтраком, стола хозяин дома. Худой, но высокий - сидя мне по плечи головой достает; седобородый, лохматый, взгляд прозрачно-голубых глаз словно в самое сердце втыкается. Наклонил голову, рот открыл, что-то сказать собираясь, но не успел.

- Мир тебе, добрый человек, - Дерек полупоклон изобразил, и я, чуть запоздав, тоже.

- И вам в мире пребывать. С чем пришли, добрые люди?

А голос у старикана такой, что слезы на глаза наворачиваются. Не знаю, как капитан, но я от одного только этого голоса размякать начинаю. И старикан этот мне давно уже умершим, родным дедушкой кажется, а я сам себе - несмышленышем пятилетним, на мир широко открытыми глазами глядящим. Не то без колдовства не обошлось, не то и в самом деле - святой.

- Благослови нас, добрый человек, на дела наши праведные, - говорит Дерек и голос его таким елеем сочится, что хоть рыбу на нем жарь, на голосе.

Константин хмурится:

- Не всякий человек благословения достоин... - говорит он и замолкает на полуслове. Явно хотел что-то еще сказать, но передумал.

- А кто решает, достоин человек благословения, или нет?

И, хотя голос капитана все такой же масляный, в самом вопросе слышится какой-то недобрый подтекст. Константин хмурится.

- Я решаю, - твердо говорит он, - потому что: если не я, то кто?

- Тогда - реши и благослови, - капитан опять склоняет голову.

Константин хмуро шевелит бровями, тяжело вздыхает, стреляет в меня тяжелым взглядом из-под бровей.

- Какой вы веры? - роняет он тяжелые слова, видно, что неохотно он с нами разговаривает. Я удивляться потихоньку начинаю - то ли я чего не понимаю, то ли он себя ведет не так, как "святому" человеку полагается.

Дерек выжидательно смотрит на меня.

- В Единого верю, - бурчу я. Брехня это. Не верю я ни в кого, и в Единого - тем более. Просто всегда удобнее быстро сказать, что веришь в кого то, чем говорить, что не веришь ни в кого, долго объяснять свою позицию, а потом ловить косые взгляды.

- А я Митре поклоняюсь, - кивает Дерек, - но разве Единый не покровительствует всем, кто молится людским богам?

- Не только людским. Всем.

Пару секунд Константин молчит (похоже, колеблется), потом говорит:

- Я не всегда могу с первого взгляда решить, достоин ли человек моего благословения. Облегчи свою душу, брат мой. Расскажи, что тебя гнетет, и что тебя возвышает. Дай мне заглянуть в твою душу, тогда, я решу, могу ли я дать тебе свое благословение.

- Не слишком ли дорога плата за пару слов? - Дерек улыбается улыбкой настолько волчьей, что у меня рука сама тянется к мечу, плащом скрытому.

- Если считаешь плату слишком большой, я тебя не держу, - Константин отворачивается и принимается спокойно хлебать жидкое даже на вид варево из неглубокой деревянной плошки. Дерек задумчиво вертит головой.

- Что ж. Это многое объясняет, - говорит он, скидывая плащ, и становясь на колени, - Хорошо, добрый человек. Исповедуй меня.

Константин разворачивается, с взглядом вдохновенным и торжествующим, открывает рот, но вдруг становится похожим на подрубленное дерево.

- Нет, - говорит он, - нет, Дерек Кезо, я не буду тебя исповедовать, и уж тем более, благославлять. Недостоин ты.

На груди у капитана, вдетая в прорезь жетона, алеет яркая ленточка. У каждого из нас есть похожая - у каждого, кто её еще не про... потерял где-нибудь. В городе можно вдеть её в жетон, чтобы встречные женщины проникались и падали ниц перед её носителем, готовые и в постель, и на кухню, и к поломойной тряпке. Зеленая лента - рядовой, желтая - лейтенант. Зеленая полоса посредине - год службы, синяя - три, белая - пять, красная - семь, желтая - десять. Только редко когда можно увидеть на жетоне егеря ленту не сплошь зеленую. Что само по себе нашу службу хорошо характеризует. Я вот и не вспомню, где моя, сплошь желтая, лента валяется. Даже не уверен, что она у меня, скорее, я её в каком-нибудь лупанарии по пьяни забыл. Кстати, у капитана лента - сплошная алая. Не так уж много людей об этом знает, на самом деле.

- Почему же? - спрашивает капитан, а сам скалится так, что любой верг позавидует.

- Потому что тьме ты служишь, - глухо говорит Константин, - все твари живущие - дети Единого, и убивая их, ты замыслу божьему противствуешь.