Цианистый калий… с молоком или без? - [12]
Адела. Ладно, ладно, донья Сокорро, вы же пришли подбодрить меня, не омрачайте нам, пожалуйста, этот день.
Сокорро. Да, вы правы, вы правы… Но каждый добрый христианин…
Лаура. Оставьте ее, мама, пусть облегчится. Как-никак за дверью — покойный дедушка, и слезы на такой случай не помешают.
Сокорро. А скажите, много народу придет на бдение?
Лаура. Как можно меньше. Бдение над этим покойником мы проведем в узком семейном кругу. Очень скромно. Мы ведь в трауре.
Адела. Кроме того, дедушка не любил показухи, он терпеть не мог ни роскоши, ни кока-колы.
Сокорро. Донья Венеранда придет с минуты на минуту вместе с сыном. Я только что говорила с ней по телефону, она очень взволнованна. Ах да! Вы знаете, что муж Пепиты изучает французский?
Адела. Неужели? Хочет наняться в отель?
Сокорро. Ничего подобного… Готовится к туристическому сезону… Говорю вам… Теперь мужчины изучают языки ради шведских девиц… И муж Пепиты в конце концов сбежит с какой-нибудь шведкой. Рано или поздно.
Адела. Это верно. В наше время мужчины изучали аптекарское дело, а теперь…
Сокорро. Послушайте, а можно мне пойти посмотреть на дона Грегорио, вечная ему слава?
Адела. Пока — нет, вам скажут, когда можно. Имейте терпение.
Лаура. Сейчас там мой двоюродный брат Энрике, уже больше часа. Приводит его в порядок. Он ведь врач…
Адела. Приехал вчера вечером, только вы ушли. Останется на похороны. Он едет в Португалию.
Сокорро. Один?
Адела. Нет, с…
Лаура. А вам какое дело!
Появляется Xустина, в руках у нее поднос с печеньем.
Хустина. Тетя Лаура, куда поставить печенье?
Адела. На стол, детка, на стол. Хустина ставит поднос на стол с жаровней.
Лаура. Донья Сокорро, не трогайте печенье, пока не придут остальные. Они все сосчитаны.
Сокорро. А хворост? Хвороста не будет? На бдении бедного Сейферино, помощника дона Карлоса, было полно хворосту, и вышло очень мило. Я ничего не хочу сказать, хозяин-барин, каждый волен устраивать бдения по-своему, но…
Адела. На том бдении был один сеньор из Медина де Кампо, приятель кого-то из соседей, и пел наваррские хоты. Надо признать, голос у него прекрасный.
Лаура. Еще бы! Как он пел «Я не боюся зверя… этот зверь уже умер…».
Довольные, начинают напевать.
Адела(поет). «Один смельчак с ним сражался… и страшного зверя прикончил…». Сокорро. Поет-то он здорово, но я знаю, что в Мадриде он снял квартирку для одной сеньориты, по имени Чон, а он величает ее Асунсьон, чтобы никто ничего не подумал.
Хустина. Тетенька… Тетя Лаура говорит, что мне придется носить траур по дедушке десять лет. То есть все черное. И смотреть только испанские фильмы… Разве обязательно так себя убивать?
Лаура. Вы слышали? Какая безнравственность! Ты никого не любишь! Другая бы со стыда сгорела, если бы на день меньше траур носила! А у тебя одно на уме — повеселиться. Все-то тебя на веселую жизнь тянет. Не станет нас — и ты в борделе окажешься или того хуже.
Хустина. Хуже борделя? А что хуже, тетя?
Адела. Дочь права. У нынешней молодежи на уме одни развлечения. У бедного дедушки еще ноги не остыли…
Сокорро. Вы совершенно правы. Это кино так их испортило. Не знаю, почему теперь фильмы не вырезают… Помните, в каком виде Тарзан появляется?
В дверь звонят.
Хустина. Наверное, Льермо… Можно, я открою?
Лаура. Можно, сегодня — можно, все равно траур… Только смотри: попробуешь строить ему глазки — мы тебе их выколем!
Хустина. Не беспокойтесь, тетя. (Довольная и сияющая, идет открывать.)
Адела. Послушайте, донья Сокорро… А в каком виде появляется Тарзан?
Сокорро. Как какой-нибудь англичанин на пляже, из одежды — одни волосья.
Входит донья Венеранда с сыном Марсиалем, одетым как обычно.
Венеранда(Лауре, заливаясь слезами). Детка… Деточка. Не представляешь, как мы переживаем… (Целует ее.) Какое горе! Во цвете лет…
Лаура. Ладно, ладно, донья Венеранда… надо держаться. А насчет «во цвете лет» вы, конечно, пошутили…
Венеранда. Такой был замечательный человек… такой щедрый… такой мудрый… Да что там говорить — просто святой, никому зла не сделал, увидит, бывало, нищего слепца, и — ничего, пройдет мимо… (Всхлипывает.) Донья Адела… бедная вы моя! Не вставайте… Какой ужас! Кто мог ожидать!
Адела. Весь Бадахос, вот уже три месяца.
Венеранда. Еще несколько дней назад здоров был, как огурчик… Приятно было смотреть, как он сворачивает себе папиросу. Какое горе! (Всхлипывает.)
Марсиаль(Лауре, обнимая ее). Лаура, у меня нет слов, чтобы выразить вам мое соболезнование.! Что поделаешь — закон жизни… В конце концов, все мы — лишь прах… прах…
Лаура. Бог мой, от кого слышу! Ну ладно, ладно, иди съешь печенье.
Марсиаль(донье Сокорро, по ошибке). Какое горе, донья Сокорро! (Подает ей руку.) Вот вам моя рука… Я с вами в вашем горе.
Сокорро. Не надо мне твоей руки, милок, в этом горе. Подашь мне руку потом, когда пойдешь провожать до дому.
Марсиаль. А соболезнование?
Сокорро. И соболезнований не надо. Я им — седьмая вода на киселе, как и твоя матушка, и пришла сюда ради угощения.
Марсиаль берет печенье, ест.
Венеранда. А хворост? А жаркое по-галисийски, а сосиски из Кантимпалоса — разве их не будет?
Сокорро. Ничего не будет. Только печенье. Бдение по третьему разряду.
